Вильялмур Стефанссон - Гостеприимная Арктика
Отправившись в поселок, расположенный на мысе Надежды, мы в течение суток закупили там несколько собак и большое количество моржового мяса для их прокормления, а также наняли двух эскимосов, Пайюрака и Асатсяка. Вообще я намеревался нанять большее число эскимосов, но предпочитал сделать это в восточной части побережья, где эскимосы мне лично знакомы, а многих из них я знал еще детьми.
Предполагалось, что «Мэри Сакс» следует за нами, и я хотел бы дождаться ее; но ветер дул с севера и мог пригнать лед, который преградил бы нам путь. Поэтому решено было идти к востоку, по направлению к мысу Барроу. На протяжении дальнейших 100 миль море оказалось свободным ото льда; но волны постепенно утихали, а потому мы знали, что льды должны быть близко.
Согласно известному принципу эстетики, человеку нравится то, к чему он привык, тогда как абсолютно непривычное вызывает отвращение. По словам Плутарха, воины Ганнибала много слышали в Карфагене о безобразии Альпийских гор, но, увидев их, нашли, что действительность превзошла их наихудшие опасения. Такое же впечатление производят плавучие льды на наших южан, которые наслушались об ужасах полярных льдов и ассоциируют их с такими трагедиями, как гибель «Титаника» или голодная смерть ста участников экспедиции Джона Франклина. Но после того как я мирно провел на льдах целые годы, находя на них пищу и удобный ночлег, я чувствую себя среди плавучих льдов так же хорошо, как швейцарец в Альпах, внушавших ужас африканским воинам Ганнибала. Попадая во льды из открытого океана, я переживаю такое же настроение, как уроженец лесистой местности, добравшийся до леса после путешествия по степи. С Бартлеттом я не говорил на эту тему, но, вероятно, и он испытывал нечто подобное.
Иллюзия «возвращения на родину» никогда не была у меня так сильна, как на этот раз, при виде первой белой полосы, появившейся на горизонте, когда мы находились возле залива Уэйнрайт. Чтобы лучше рассмотреть льды, я влез высоко на ванты.
Однако, несмотря на то, что вид льдов был для меня привычным и даже отрадным, их появление оказалось неблагоприятным, так как означало задержку. У северо-западных берегов Аляски, между мысом Надежды и мысом Барроу, море мелко, и на побережье нет ни одной настоящей гавани. Как нам потом сообщили туземцы, за 3–4 дня до нашего прибытия все видимое пространство моря у побережья было свободно ото льда. Но теперь северный ветер гнал издали лед к берегу со скоростью около мили в час, и впереди нас лед уже дошел до берега. По мере того как мы продвигались вперед, полоса открытой воды все суживалась, и, наконец, примерно в 30 милях к юго-западу от мыса Барроу, путь оказался совершенно прегражденным. Тогда мы пришвартовались к льдине, чтобы сделать запас пресной воды.
На следующий день плавучие льды, надвинувшиеся с севера, окружили «Карлук» и сомкнулись настолько плотно, что я решил добраться по ним до берега, хотя мы и находились в нескольких милях от него. По берегу я хотел идти в поселок, расположенный на мысе Смитс, до которого, благодаря дрейфу «Карлука» со льдами, оставалось пройти всего лишь около 25 миль. Чтобы доставить д-ру Мэккей возможность сравнить Арктику с Антарктикой, с которой он был знаком как участник экспедиции Шеклтона, я предложил ему отправиться со мною. На всякий случай нас сопровождали до берега запряженные собаками сани, на которых везли лодку, но даже в тех местах, где между льдинами встречались небольшие полыньи, было нетрудно перескочить через них; и так, прыгая с одной льдины на другую, мы благополучно достигли берега. Затем, отослав сани с лодкой обратно на «Карлук», мы пошли вдоль побережья.
Прежде всего доктор заметил, что суша была покрыта травой. Вероятно, он сначала решил, что это — исключение; но когда мы прошли несколько миль и местность продолжала напоминать прерию, он спросил, вся ли Арктика такова. Читая с детства литературу о полярных исследованиях, он, конечно, ожидал найти вечные льды и снега, пустынность и безмолвие. Когда же вместо этого нашел зеленую траву, щебечущих птиц и жужжащую мошкару, то почувствовал себя, как человек, который издали бежит на пожар и, добежав, видит, что пожара нет. Я несколько утешил доктора, пообещав ему, что в должное время последуют зимние вьюги, морозы и некоторое количество стоящих трудностей. Но в общем он все же испытывал разочарование. Мы находились почти что в самом северном пункте американского материка, и местность была непохожа ни на описания, прочитанные доктором в книгах, ни на Антарктику, в которой он провел год. Впрочем, несмотря на то, что Антарктика больше соответствовала книжным описаниям полярных стран, с ней легче иметь дело, чем с Арктикой, в особенности путешественникам, которые стремятся во что бы то ни стало подражать героизму классических исследователей. Это разъяснил Пири в своих книгах и статьях.
На пути к мысу Смитс мы с доктором встретили группу эскимосов, которые пасли стадо оленей[4]. Последние оказались довольно жирными для данного времени года и более ручными, чем, например, скот на пастбищах Монтаны, но все-таки не позволяли до себя дотрагиваться; когда мы приближались к ним на 10–15 шагов, олени спокойно отходили прочь.
На мысе Смитс я оказался среди старых друзей. В числе их были Чарльз Броуэр, заведующий и совладелец местного филиала «Китобойной и торговой компании», супруги Крэм, преподававшие в местной школе, Фред Хопсон и Джек Хэдлей. Кроме того, я был знаком со многими из числа 300–400 эскимосов, составляющих население поселка.
В течение следующих двух дней я нанял для участия в нашей экспедиции двух эскимосов, Катактовика и Карралука, причем последнего сопровождала его жена, Керрук, с двумя детьми. Вместе с тем я завербовал Хэдлея, который во многих отношениях мог быть нам полезен. Дело в том, что весь экипаж «Карлука», за исключением Бартлетта, состоял из людей, незнакомых с Арктикой; но и Бартлетт прибыл из такой части Арктики, где обстановка совершенно непохожа на существующую возле Аляски, а потому мне нужен был человек, хорошо знающий здешние условия и способный дать авторитетный совет. Хэдлей был именно таким человеком как по своему характеру, так и по тому, что прожил на северном побережье Аляски свыше 20 лет и обладал самым разносторонним опытом в качестве охотника и китобоя как на палубных судах, так и на эскимосских лодках, так называемых умиаках. Последнее обстоятельство я считал весьма ценным, так как, подобно всем жителям Аляски, имевшим дело с эскимосскими лодками, убедился, что они особенно пригодны для плавания среди льдов. Обтянутая шкурами лодка-умиак, длиной в 9 м, поднимает гораздо больше груза, чем 8,5метровый вельбот, хотя он в 3–4 раза тяжелее, чем умиак. Кроме того, вельбот очень хрупок. Когда обыкновенный вельбот, имеющий наборную обшивку, движется со скоростью 6 миль в час, столкновение даже с небольшим обломком плавучего льда легко может привести к пробоине, тогда как для умиака, идущего с такой же скоростью, удар о льдины почти всякой формы и величины оказывается безвредным. Вельбот ударяется о лед подобно яичной скорлупе, а умиак — подобно футбольному мячу: в первом случае происходит пролом и остановка, а во втором — тупой удар и отскакивание. Даже в тех случаях, когда умиак повреждается, это сводится к надтреснутому шпангоуту, который можно заменить, или к дыре в обшивке, которую можно заштопать посредством иглы и жил. Умиак, поднимающий больше тонны груза, два человека могут нести по суше или по твердому льду; а если уложить умиак на специальные низкие сани, применяемые для перевозки подобных лодок, то его могут утащить 3–4 собаки.
