Генри Мортон - Рим. Прогулки по Вечному городу
Я стоял у окна, вспыхивали молнии, гремел гром. И вся эта сцена была для меня приподнята над обыденностью, потому что это был Рим. Древние римляне верили, что молнию днем посылает Юпитер, а ночью — темное божество по имени Сумман, которое принимает у него эстафету с наступлением темноты. Они верили, что человека, убитого молнией, когда он бодрствовал, всегда находили с закрытыми глазами, а человека, убитого во сне, с глазами открытыми. Запрещалось приносить тела таких людей на погребальный костер, их следовало закапывать в землю. Верили также, что единственным млекопитающим, которое нельзя убить грозой, является тюлень, и именно поэтому, как утверждает Светоний, Август, который очень боялся грозы, носил одежду из тюленьей кожи.
Некоторые вспышки были так сильны и неожиданны, что я опускал занавеску и отворачивался от окна. Теперь меня не удивляло, что римские храмы разрушались от удара молнии, и я понимал, почему эти суеверные люди, которые и шагу не могли ступить, не погадав предварительно по внутренностям какой-нибудь дохлой коровы, так боялись гнева Юпитера.
Дождь продолжался весь следующий день, и Рим показался мне невероятно обветшавшим под этим влажным и облачным небом. Здания, которые обязаны своей красотой солнечному свету, покрывающему их волшебной патиной, теперь имели весьма неприглядный вид. Они напоминали гуляку, который возвращается утром с бала в маскарадном костюме. Невероятно, насколько серьезно дождь расстраивает все городские службы Рима. Из-за этой грозы, которой Лондон и не заметил бы, остановились трамваи и даже прервалась телефонная связь! Забавно было также наблюдать удивленные лица римлян, вышедших под зонтиками и в плащах или рассекающих лужи на мостовой в своих «веспах». Казалось, город поразило какое-то стихийное бедствие. Даже у кур в саду был возмущенный вид, и, похоже, они обвинили во всем петуха, который сидел в сторонке, забрызганный грязью и, съежившись под садовой скамейкой, косил недобрым желтым глазом.
Когда дождь прекратился и небо очистилось, настало самое красивое время в Риме. Воздух как будто дочиста отмыли. Жара спала, ранним утром в городе было свежо, как в апреле. Проснувшись однажды раньше обычного, до восхода солнца, я накинул халат, прямо в шлепанцах перешел дорогу и, оказавшись на набережной Тибра, посмотрел вниз на реку. Теперь течение было гораздо быстрее, и река сменила бледный облачно-зеленый цвет на коричневый, хотя посередине оставалось еще много островков камышей и травы, образовавшихся за время летнего мелководья. Стояла чудесная тишина, Рим еще не проснулся. Всего лишь в трех мостах от меня поднимался красный округлый абрис замка Святого Ангела.
Вдалеке, у реки, я заметил какое-то движение. Пожилые мужчина и женщина, где-то, возможно под мостом, переждавшие грозу, поспешили нарезать тростника, как будто поднимавшийся Тибр грозил украсть у них даже это. Они шли по мокрой траве с охапками тростника. Я подумал: интересно, что они будут делать с этим тростником — чинить стулья или плести корзины?
Солнце сначала позолотило крылья статуи архангела Михаила на вершине замка, затем залило изъеденные временем крепостные валы, а потом наводнило светом весь город, и колокола принялись созывать к ранней мессе.
2С набережной Тибра я часто смотрел на огни и тени замка Святого Ангела: несмотря на средневековый вид и обветшалость, это все еще гробница Адриана.
В последние месяцы жизни император, раздувшийся от водянки, отправился умирать в Байи, на берег Неаполитанской бухты. Испытывая сильные страдания, он приказывал докторам умертвить себя, подкупал рабов, чтобы они убили его. Он нашел точку под сердцем: резкий удар — и смерть наступила бы мгновенно. Но ни у кого не хватило смелости убить властителя мира. Странно, но в то самое время, когда он лежал больной и униженный, распространился слух, что он может творить чудеса. Одна слепая девочка прозрела после того, как приложилась губами к его колену; слепой старик пришел к нему из Паннонии, император дотронулся до него, и тот исцелился. Какая ирония судьбы в том, что все это разыгрывалось вокруг смертного одра больного и немощного человека, который себе-то самому помочь не мог.
Лежа на вилле, выходящей на бухту, Адриан сочинил следующие пять строчек, которые всегда искушали переводчиков более, чем все, что написано на латыни. Это обращение Адриана к своей душе:
Animula, vagula, blandula,Hospes comesque corporis,Quae nunc abibis in loca,Pallidula, rigida, nudula,Nec ut soles dabis jocos?[127]
Сто шестнадцать переводов этой задумчивой строфы на английский язык собрал в 1876 году Дэвид Джонстон, и «Бат Кроникл» опубликовал их в небольшой и теперь очень редкой книжечке. Конечно, за восемьдесят лет накопилось много новых версий, потому что каждый, кто пишет книгу об Адриане, испытывает непреодолимое желание коснуться этих строчек и предложить свое собственное прочтение.
Байрон в девятнадцать лет попытался, но добавил одну собственную строчку, что не совсем правомерно. Вот что получилось:
Ah! Gentle, fleeting wav'ring Sprite,Friend and associate of this clayTo what unknown region borneWilt thou, now, wing thy distant flight?No more, with wonted humour gay,But pallid, cheerless, and forlorn.
Чарлз Меривейл предлагает более точный перевод:
Soul of mine, pretty one, flitting one,Guest and partner of my clay,Whither wilt thou hie away,Pallid one, rigid one, naked one,Never to play again, never to play?
А недавно я наткнулся на перевод, который мне понравился, сделанный Томасом Спенсером Джеромом в «Воспоминаниях о Риме».
Genial, little, vagrant sprite,Long my body's friend and guest,To what place is now thy flight?Pallid, stark, and naked quite,Stripped henceforth of joke and jest.
10 июля 138 года н. э. эта «маленькая бродяжка-душа» покинула тело великого Адриана и отлетела в вечную тьму. Сначала прах императора хранили на вилле Цицерона в Путеоли, потом перевезли в Рим, чтобы поместить в мавзолей на берегах Тибра, который император начал строить за три года до смерти.
Гробница напоминала, скорее, огромный свадебный торт — дальняя родственница и предшественница памятника Виктору Эммануилу. Это была двухярусная постройка, облицованная белым мрамором, где выстроенные в круг колонны венчала роща кипарисов, границы которой охраняли более шестидесяти статуй. Тонкие, темные пирамидальные кипарисы до сих пор можно встретить на итальянских кладбищах, а этот висячий лес был снабжен гениальной дренажной системой, благодаря которой избытки воды стекали в землю и впадали в Тибр. Еще считается, что там была гигантская бронзовая еловая шишка, которая сейчас находится в Джардино делла Пинья (в Саду Еловой шишки) в Ватикане, хотя некоторые думают, что вершину венчала золотая колесница с Адрианом, правящим четырьмя лошадьми.
