В лесах Сибири. Февраль-июль 2010 - Сильвен Тессон
Непредвиденное для отшельника — его собственные мысли. Только они нарушают монотонное однообразие дней. Нужно ворочать мозгами, чтобы не погрузиться в сон.
Вспоминаю свое путешествие на борту французского учебного судна «Жанна д’Арк» два года назад. Через Суэцкий канал мы выходим в Средиземное море. Перед глазами медленно плывут бесчисленные острова. На капитанском мостике дежурят офицеры. Во-круг тишина. Мы безмолвно ликуем, вглядываясь в изрезанную линию берега.
Смотрю в окно, как когда-то смотрел в корабельный иллюминатор. Только теперь я не подстерегаю внезапно появляющиеся в поле зрения очертания какого-нибудь неизвестного мне мыса, а наблюдаю за игрой светотени и метаморфозами освещения. На корабле развлечением служит меняющееся вокруг пространство. В лесной хижине за это отвечает время, неуловимо и неустанно преображающее пейзаж. Укрывшись в тихой гавани, продолжаю движение — оставаясь на месте. И если меня спросят, куда я исчез на столько месяцев, я отвечу: «Отправился в круиз».
Замечаю, что время ускоряется или замедляется в зависимости от того, где я нахожусь — внутри или снаружи избушки. Внутри часы бегут с мерным журчанием. Снаружи каждая секунда — как пощечина. На льду время практически останавливается, холод сковывает его ход. Порог моего жилища представляет собой, таким образом, не просто деревянный брусок, обозначающий границу между теплым и холодным, своим и чужим. Это горловина песочных часов, соединяющая два сосуда, в которых время течет с разной скоростью.
Сибирская избушка не соответствует стандартам, которым должно отвечать жилое помещение на Западе. Требования безопасности здесь не соблюдаются, ничего не застраховано. Похоже, русские взяли за правило игнорировать меры предосторожности. В пространстве в девять квадратных метров тело лавирует между раскаленной печкой, подвешенной под потолком пилой и засаженными в стену ножами и топорами. В Европе порядка ради подобные постройки были бы разрушены.
После обеда распиливаю ствол кедра. Каторжный труд: древесина плотная, и пила застревает. Смотрю на юг — чтобы передохнуть. Идеально скомпонованный пейзаж: изогнутые линии бухты, сероватая полоска неба, альпенштоки сосен и величественные складки гранита. Моя хижина находится в центре композиции — там, где соприкасаются озерный, горный и лесной миры, символизирующие собой смерть, вечное возвращение и божественную чистоту.
Ствол у кедра не толстый, хотя этому дереву должно быть лет двести. В Сибири растительность не отличается пышностью, но обладает небывалой мощью. Местные деревья не могут похвастаться роскошной кроной, однако плоть их крепка, как камень.
Снова вынужден сделать паузу. В прошлом году я посетил лесопильный завод в долине реки Самарга, в Приморском крае. Москва продает тайгу китайцам. Шум пил разрывает тишину, лес превращается в совокупность лесозаготовительных участков. В Китае эти стволы старательно распилят на части и отправят в лущильный цех. Так столетние сибирские кедры станут палочками, которыми будет поедать лапшу какой-нибудь шанхайский рабочий, занятый строительством очередного торгового центра для населяющих его родной город экспатов. Незавидная участь, не так ли? Мне жалко все эти деревья. Сергей говорил, что наверху, за скалистыми выступами, опоясывающими байкальский берег, уже вовсю идет рубка леса.
Русские гордятся своей необъятной родиной и не особенно заботятся о сохранении лесных богатств. Пребывая в иллюзии, что их страна не имеет границ, они думают, что и природные ресурсы неисчерпаемы. Все мы становимся рьяными экологами, оказавшись на крошечном альпийском лугу в Швейцарии, но совершенно не тревожимся о судьбе бескрайних просторов России.
Напоследок колю на дрова березовые чурки; береста пойдет на растопку. Кора дерева испещрена зарубками, как будто лесной дух считал тут проходящие дни.
Возвращаюсь домой. Крупные хлопья снега ложатся на импровизированную изгородь из пней и корней, обрамляющих склон.
5 марта
Новая вылазка в верхнее царство. Ищу водопад, о котором рассказывал Сергей: «полтора часа хода, около тысячи метров над уровнем моря». В снегоступах петляю по усеянным камнями склонам выше границы леса. На высоте девятьсот метров, у расселины на вершине одной из скал, натыкаюсь на водопад. Заледеневшая струя воды повисла в пустоте сосулькой и покрыла слоем хрусталя поверхность камней.
Птиц не слышно. Зима сковала все живое. Природа еще не скоро проснется. Вода, облака и даже воздух застыли в ожидании. Но день настанет, и все снова оживет. Снег буркнет, что пора вернуться в озеро, русла рек наполнятся водой, весенние потоки зашумят по склонам, напитывая землю влагой. Воздух потеплеет, живительные соки разольются по стволам деревьев, из почек проклюнутся листья. В жилах животных забурлит свежая кровь, насекомые выползут из-под земли, личинки вылупятся из яиц. Звери спустятся на водопой, и облака побегут по небу. Но сейчас вокруг ни души, и я, увязая в снегу, возвращаюсь домой.
Ближе к вечеру выхожу покататься на коньках. Целый час наслаждаюсь скольжением по отполированной глади. Перед глазами проплывают феерические образы: темные мерцающие глыбы, сверкающие лазурные росчерки. Глянцевая реклама духов в стиле диско.
На льду ветер намел островок из снега. Причалив к нему, выкуриваю сигариллу. Треск байкальского льда отдается у меня в костях. Полезно жить рядом с озером. Оно дарит нам симметричное зрелище (берега и их отражения), а также учит равновесию (приток и отток воды). Для поддержания водного баланса необходима точность: каждая капля, попавшая в водоем, должна быть учтена.
Жизнь в хижине позволяет уделять внимание подобным вещам. У меня есть время делать записи и перечитывать их. Но самое невероятное — то, что, когда я сделал все это, у меня остается еще бездна времени.
Вечером на окно садится синица, мой ангел-хранитель.
6 марта
Этим утром остаюсь в кровати. Не покидая спального мешка, смотрю через окно на солнце, поднимающееся над Бурятией и похожее на гигантский персик. Однажды оно обязательно расскажет нам, где взять силы, чтобы вставать по утрам.
Из-под двери дует холодом. Отшельник не пребывает в изоляции! Бревенчатые стены хижины дышат, воздух внутри нее напитывается запахами леса, лучи солнца ложатся на стол, озеро кряхтит под боком, земля мирно спит под снегом, а по деревянному полу ползет букашка. В городе слой асфальта предохраняет стопу от всякого контакта с почвой, а между людьми встают каменные стены.
Оглушительный треск байкальского льда. За чаем читаю Шопенгауэра. Французское университетское издание в оранжевой обложке. Эта книга величественно громоздилась на моем столе в Париже, и я не осмеливался открыть
