Юхан Смуул - Ледовая книга
Рябинин. Это оскорбление женщин.
Фурдецкий. Не вижу никакого оскорбления.
Рябинин. Сочините другую подпись, которая сделала бы содержание карикатуры абсолютно ясным.
Белов. Подпишем: «Восьмое марта в миниатюре».
Рябинин. Не годится. Политически неверно.
Чернов. (после обстоятельного изучения карикатуры, мне вполголоса). Юхан Юрьевич, на карикатуре десять задниц.
Фурдецкий. (украдкой взглянув на карикатуру}. По-моему, девять.
Один из членов редколлегии (тихо). Накрылся этот номер…
На карикатуре и в самом деле из бассейна выскакивают десять мужчин.
Я (тихо, за спиной Рябинина). Но они же не могут оставаться в бассейне.
Один из членов редколлегии. Товарищ Рябинин, в газете десяток…
Второй из членов редколлегии. Тссс!
Рябинин. Что в стенгазете?
Один из членов редколлегии. Хорошая, говорю, стенгазета: её десятки прочтут.
Постепенно мы достигаем соглашения с Рябининым и меняем только одно слово. Он по сути хороший, сердечный человек, но ему, как и всем нам, очень дорога честь корабля. Потому он и стоит всеми силами на защите морали.
Очень трудно быть ответственным работником, особенно в тропиках.
21 ноября
После пересечения экватора
Сегодня в 16.28 пересекли экватор под 10°04′ западной долготы. И сейчас, чернильно-чёрной тропической ночью, уже в нескольких десятках миль к югу от экватора, в моей голове гудят все колокола таллинских церквей и басят мощные трубы органов. Меня окрестили, наградили дипломом и на двадцать тысяч морских миль обручили с солёным океаном, пока что тёплым, а в будущем ледяным. Эти двадцать тысяч миль мы проплывём самое малое за три или за три с половиной месяца.
Вопрос о том, будут ли они моими последними милями или нет, остаётся открытым. Я знаю, что на обратном пути в Таллин моя страсть к путешествиям может превратиться в пепел и клочья. Я знаю, что глаза к тому времени уже устанут смотреть на бесконечный водный простор, синий или серый, что я буду сыт монотонностью моря по горло, что мои чувства уже не смогут воспринимать эти порядком однообразные впечатления и захотят чего-то иного. К счастью, у меня нет иллюзий относительно моря.
В самом деле, в океане начинаешь порой принимать всерьёз мрачное утверждение Анахарсиса, жившего за шестьсот лет до нашей эры: «Люди бывают трех родов: те, кто живы, те, кто мертвы, и те, кто плавает в море». Нигде — разве что кроме тюрьмы — человека не преследуют так неотступно чуждые ему тени, свои былые ошибки и людская неверность, подлинная или мнимая. Надо иметь много силы, чтобы в тяжёлые дни взгляд, обращённый внутрь, не цеплялся с болезненной страстью за все мрачное и не выуживал бы его на поверхность, пытаясь утопить все остальное под серыми, тяжёлыми волнами. Те двери в нашей душе, что ведут в ночь, изрядно расшатываются в море. Есть такие двери и во мне. Я знаю, что ураган не так страшен, как то, что бушует в нас самих, расшатывая даже то, во что твёрдо верили на земле. Мария Ундер пишет:
Платком я взмахну и — в дорогу.Надежда — как водопад:Вода сорвалась с порога,И нет уж пути назад.
У скольких из нас в печальный, ненастный день вера и надежда уподобляются этой сорвавшейся с порога воде! И, глядя на море, мы словно прислушиваемся к водопаду, и взгляд у нас как у старых ожесточившихся людей. Такие дни бывали и будут ещё. Что делать? Если бы не было работы, задания, обязанности, если бы не было веселья, юмора, иронии над самим собой и хороших людей, если бы не было стремления к знанию, то для человека с таким слабым характером, как у меня, все это могло бы стать опасным. Нансен превосходно сказал: «Человек стремится к знанию, и, как только в нём угасает жажда знания, он перестаёт быть человеком». Очевидно, главным образом от того, сколько мы платим или готовы заплатить за счастье или чувство удовлетворения, и зависит, насколько они велики. Но жадность к счастью у людей неодинакова. Одни платят за чувство удовлетворения дёшево, другие дорого.
Полярные исследователи, все без исключения, платят дорого. Вся история изучения Арктики и Антарктики — это история достижений, оплаченных огромными усилиями, страданиями и порой гибелью людей. Борис Чернов, работавший радистом на острове Диксон, так охарактеризовал условия работы в Заполярье и своё тамошнее положение: «Одиннадцать лет я никакой жизни не видел».
И вот теперь, на двенадцатом году, он плывёт в Мирный. И все эти люди подчиняются не только приказу, но и чему-то иному, более важному, более существенному.
Я совершил три неудачные попытки попасть в антарктические воды. В 1950 году я пытался получить командировку на китобойную флотилию «Слава». В 1953 году добивался того же. В 1956 году хотел поехать в Антарктику на танкере. И вот теперь, в 1957 году, я плыву к Южному полюсу. Предоставлением такой возможности я крайне обязан главному редактору «Правды» Сатюкову.
Но зарождение этого желания относится к гораздо более раннему времени — к 1948 году, когда я впервые прочёл книгу Бэрда «Полет на Южный полюс». Как тогда, так и теперь меня интересует прежде всего море и жизнь корабля, сам корабль. С ними тесно связана моя будущая работа — таковы у меня, во всяком случае, планы. Рейс, который мы совершаем, даст достаточно хорошее представление о морях и океанах, он достаточно продолжителен, чтобы в воспоминаниях и впечатлениях случайное успело свестись к минимуму. Мы увидели и увидим Северную и Южную Атлантику, субтропики, тропики, «ревущие сороковые» широты (по данным метеорологов, там уже с неделю неистовствуют сильные штормы), Антарктический Ледовитый океан… На обратном пути мы увидим Индийский океан, Красное, Средиземное и Чёрное моря. Длина нашего морского пути будет почти равна длине пути вокруг земного шара. Если не считать Средиземного моря, мы сделаем петлю вокруг Африки. У меня концы этой петли сомкнутся в Таллине.
Не думаю, что после рейса я опять затоскую по морю. Но пройдёт полгода, год, может быть, полтора, и я снова взберусь по трапу со своими чемоданами и предъявлю свои бумаги. А потом где-нибудь у Нордкапа или Курильских островов буду обвинять себя, как прокурор: «Какой дьявол погнал тебя сюда? Неужто не смог выдумать ничего лучшего? Вертится, как уж на сковородке!» И будут принесены новые клятвы: отныне я всеми десятью пальцами вцеплюсь в землю, отныне я обеими руками буду держаться за свою любимую!
А если я нарушу эти клятвы, так только потому, что в море выпадают дни вроде сегодняшнего, праздничные, чудесные, незабываемые.
Ну и ночь! Тёплая и такая тёмная — лишь несколько одиноких звёзд. Не могу подыскать для неё другого слова, как «всепоглощающая». За бортами «Кооперации» плещет вода. Васюков спит сном праведника. А из коридора доносится весёлый, пьяноватый бас Нептуна, уже скинувшего свои одеяния:
