Луи Буссенар - Приключения маленького горбуна
Тюремщикам даже в голову не могла прийти мысль, что закованный в кандалы заключенный может попытаться совершить побег из камеры, запертой снаружи. Имелся миллион других способов побега!
Тем не менее именно это и задумал бывалый каторжник, обеспечив себе замечательное алиби[50]. Таким образом, совершались самые загадочные и до сих пор не раскрытые убийства и акты возмездия. Даже внедренные в преступную среду шпионы ничего не смогли разузнать, ведь человек, совершив преступление, благополучно возвращался к себе в камеру и снова надевал колодки.
Татуэ вставил ключ в замочную скважину, с усилием повернул и, стараясь не скрипеть, осторожно приоткрыл дверь. Он высунулся наружу и подождал несколько минут. Никого. Вытащив из двери ключ, преступник вставил его с другой стороны и, закрыв камеру, направился к забору.
В это время проходила смена часовых и вечерний сбор солдат. Капрал проводил инструктаж. Татуэ, воспользовавшись тем, что никто не следил за заключенными, перемахнул через забор, вышел на дорогу и спокойно зашагал к поселению. Босиком он передвигался совершенно бесшумно. Ночь была безлунной, и бродяга благополучно добрался до крайнего дома.
Дом с многочисленными пристройками принадлежал одному освобожденному торговцу. В нем, кроме жилых помещений, находилось несколько магазинов, бар, меблированные комнаты и склады, набитые товарами.
Хозяин, еще относительно молодой человек с хитрыми глазами на умном лице, был известен под кличкой Виконт[51]. Проведя десять лет на каторге, он остался на постоянное местожительство в колонии и стал работать с золотом.
В зале было полно любителей выпить: младшие офицеры, солдаты морской пехоты, охранники, золотоискатели. Татуэ остановился, осмотрелся и, хорошо зная расположение помещений, решил подойти к дому с другой стороны. Положив два пальца в рот, он пронзительно свистнул. Звук напоминал крик птицы-трубача[52]. Виконт, суетившийся около клиентов, услышал его и закричал:
— Кто-то потревожил моих кур, я слышал свист трубача, который их сторожит. Извините, один момент!
Взяв дубину, хозяин быстро спустился на скотный двор.
— Кто там? — настороженно спросил торговец, вглядываясь в темноту.
— Это я, Татуэ, — ответил каторжник.
— Что ты хочешь? — ничуть не удивившись, продолжал Виконт.
— Полный комплект, чтобы пройти в лагерь и провести вечернюю поверку. И еще литр водки и такую же бутыль воды.
— Ты рискуешь шкурой, если тебя раскроют…
— Знаю, но мне очень надо, Виконт. На твое молчание можно рассчитывать?
— Ты же знаешь…
— Если продашь, считай себя покойником!
— Только без угроз! Пошли в мою комнату.
Мужчины поднялись на второй этаж. Хозяин зажег свечу, открыл сундук и сказал:
— Здесь все, что тебе нужно. Переодевайся! Через пятнадцать минут водка и вода будут стоять около мангового дерева во дворе.
Бродяга порылся в сундуке, вытащил из него доломан цвета морской волны с золотыми галунами[53], голубым воротником и быстро надел на себя. Затем достал холщовые брюки и пару ботинок на шнурках. Из многочисленных колониальных шляп силач выбрал самую большую и натянул ее поглубже, стараясь прикрыть уши.
— Ладно! В темноте меня никто не узнает, только вот бритая голова! О! Идея! — Татуэ взял пробку и, подержав ее над горящей свечой, сажей нарисовал себе усы. — Отлично! — похвалил сам себя каторжник. — Теперь в лагерь! Посмотрим, помогут ли мне остальные.
Татуэ спустился во двор. Найдя приготовленные бутыли, он взял в каждую руку по одной и направился в лагерь.
Через десять минут преступник был на месте. Часовой остановил его, выставив штык вперед. Здесь с оружием не шутили.
— Стой! Кто идет?
— Военный патрульный, — ответил Татуэ голосом совершенно пьяного человека.
— Иди к месту сбора!
— Черт меня подери, если бы я помнил, где оно находится. Все проклятая водка… Что ты сказал, мой морячок?
Надо сказать, Татуэ внешне разительно напоминал известного пьяницу, господина Перно. Солдат «узнал» его и, засмеявшись, сказал:
— А, это вы, господин Перно… Опять приняли?
— Тридцать глотков в день только улучшают здоровье! Хочешь немного?
— Давайте! В этой проклятой стране всегда мучает жажда.
Наливая водку часовому, каторжник приговаривал:
— Вот и хорошо, сын мой, выпей на здоровье!
— Только после вас, — вежливо произнес солдат.
— Твое здоровье, Этьен, — провозгласил мнимый патрульный и одним залпом осушил полную до краев кружку.
— Будьте здоровы, господин Перно, — опрокидывая водку в рот, произнес молодой человек.
Бродяга снова наполнил кружки.
— Твоя очередь.
— Ваше здоровье, господин Перно!
— Спасибо, мальчик мой…
Затем они выпили по третьей, а потом и по четвертой кружке. Юноша, уже плохо соображая и забыв о долге, спокойно пропустил преступника, который напоследок спросил:
— Между прочим, что-то я забыл пароль. Как там было? Начало помню. Надо сказать: видеть, чтобы не оказаться взаперти, возвращаясь… Откуда? Какой отзыв?
— Слово… Черт, что-то похожее на Три или Трип… — Язык юноши заплетался, мысли путались.
— Может быть, Триполи[54],— сообразил Татуэ.
— Точно, Триполи, господин Перно.
— Ладно, я не прощаюсь… — пробормотал бродяга и тяжелыми шагами направился в глубь лагеря. У входа в барак он встретил еще одного часового и, сказав пароль, сразу прошел в большую тускло освещенную спальню, где в грязных гамаках спали каторжники.
Двойник Перно уверенно направился к первому гамаку и дотронулся до плеча спящего. Тот сквозь сон пробормотал что-то невразумительное, затем открыл глаза и, ничуть не удивившись, посмотрел на Татуэ.
— Скелет, это я, Татуэ.
— Ты же сбежал…
— Я вернулся, чтобы спасти Мариона номер двести двенадцатый. Подними своих людей и помоги ему смыться.
— Нет, я отказываюсь. Двести двенадцатый не наш. Он ведь был твоим смертельным врагом, не так ли? Да и моим тоже…
— Прошу тебя, у меня на то серьезные причины. Мне очень надо, чтобы он был свободен. Я тебе все потом расскажу… сегодня же.
— Я сказал нет, значит, нет. Я здесь хозяин, и не настаивай! Двести двенадцатого должны скоро казнить.
— Послушай, Скелет, я умоляю тебя. Марион никогда не был нашим, это правда, но он всегда помогал нам, не был доносчиком, хоть и знал кое-какие секреты. Подними ребят, спаси его ради меня, ради всего того, что я сделал для тебя.
