Владимир Арсеньев - Жизнь и приключение в тайге
194
В. К. Арсеньев в данном случае некритически повторяет ходячее мнение, распространенное в дореволюционной этнографии и посейчас еще встречающееся в буржуазной науке, об отсутствии у первобытных народов эстетического чувства. Исследования советских ученых в области искусства малых народностей совершенно опровергли такого рода утверждение. Особенно неправильно оно в применении к орочам и удэхейцам, о чем свидетельствует их замечательный орнамент с изумительным чутьем формы, выражающемся в изящных сочетаниях линий и красок. Исследователи искусства тунгусо-маньчжурских народностей с полным нравом говорят о создании последними «целостной художественней культуры», о «сочно яркой орнаментальной системе», об огромном «техническом мастерстве», о «разнообразии мотивов и технических приемов», которые встречаются в их орнаменте и т. д. (см. сб. «Искусство народностей Сибири», Ленинград, 1930, стр. 66–75; очень интересные замечания об искусстве народностей Амура находятся в ст. С. В. Иванова «Орнаментика, религиозные представления и обряды, связанные с амурской лодкой», «Сов. этнография», 1936, вып. 4–5). Весьма важно в художественном отношении и скульптурное искусство удэхейцев. О несомненном эстетическом чувстве и в частности о художественном восприятии природы свидетельствуют также рисунки орочских и особенно удэхейских художников и литературные произведения первого писателя из среды удэхейцев — Джанси Кимонко.
Ошибочное утверждение В. К. Арсеньева тем более странно, что уже С. Н. Браиловский говорил о «врожденном художественном чутье» удэхейцев и отмечал у них «сильно развитый эстетический вкус» и «художественный инстинкт» (Браиловский С. Н. Тазы или удэhе. Опыт этнографического исследования. «Живая Старина», 1901, вып. 3–4, стр. 351). «Наибольшего же развития достигла, — писал он, — та ветвь искусства, которую можно назвать «орнаментировкой». «Эта отрасль искусства, — продолжал он далее, — поражает взор европейцев своеобразным и красивым сочетанием линий и красок и представляет нечто действительно изящное (там же, стр. 351).
В настоящее время наблюдается пышный расцвет национального прикладного искусства, в котором национальные элементы сочетаются с новыми советскими формами. Национальный орнамент можно встретить па оконных занавесках, стенных ковриках, одежде, обуви, утвари, колыбелях и т. д.
195
Напечатано: «Приамурье», № 1538, от 26 ноября 1911 г.
Частично соответствует СА, стр. 130–131, но со значительными отличиями.
{1} История топографа Гроссевича подробно рассказана на стр. 123–13 °CА. Вкратце она сводится к следующему: в 1872 г. молодой топограф Гроссевич, посланный для производства съемки берега Японского моря между мысами Туманным и Успения, был ограблен и покинут своими спутниками (нижними чинами). В одном белье, без денег и продовольствия он скитался несколько дней и, наконец, свалился без сил и без сознания. Его подобрали и вернули к жизни проезжавшие мимо в лодке удэхейцы. Они подобрали, привезли в свое стойбище, вылечили его, и он решил навсегда остаться у них и не возвращаться более в культурный мир. Солдаты же, покинувшие и ограбившие Гроссевича, донесли, что он утонул, в доказательство чего представили его документы, одежду и часть денег. Но, поссорившись однажды из-за денег, они сделали друг на друга донос, вследствие чего были снаряжены поиски Гроссевича. Первые поиски были неудачны; но через год, на основании слухов (о каком-то русском, живущем с удэхейцами), полученных во Владивостоке от китайцев-скупщиков мехов, была снаряжена на поиски Гроссевича вторая экспедиция, которой и удалось найти стойбище, в котором находился Гроссевич. Однако последний хотел убежать, но когда увидел, что матросы арестовывают его друзей удэхейцев, заступился за них, пытался оказать сопротивление прибывшему отряду, и был арестован сам, — а затем предан суду за дезертирство и вооруженное сопротивление при аресте. Арестованные вместе с ним удэхейцы заболели вскоре туберкулезом и умерли: один — в тюрьме, другой — по возвращении на родину. Гроссевича же признали душевнобольным, что спасло его от наказания. Позже ему было разрешено вновь вступить на службу, и при первой же возможности он постарался побывать в тех местах, где жил вместе с удэхейцами. Но он нашел только развалины стойбища, так как все люди вымерли «от какой-то эпидемии, занесенной из города». «Никто не спасся. Там и сям валялись человеческие кости и предметы домашнего обихода, успевшие уже зарасти травой». Это так подействовало на Гроссевича, что он вновь и на этот раз очень серьезно заболел и в течение долгого времени находился в больнице. Последние годы своей жизни он находился на службе в Хабаровске, где и умер.
196
Напечатано: «Приамурье», № 1539, от 27 ноября 1911 г.
Соответствия с СА лишь в описании путей с реки Ботчи на Копи и Самаргу (стр. 132–133) и в зарисовке ороча Вандаги (стр. 133). В газетном тексте здесь и во всех последующих очерках имя Вандаги передано ошибочно: Вандача.
{1} «Источниками химического происхождения» В. К. Арсеньев называет минеральные источники; «вулканическое происхождение» (по Петрову), то есть обычная для большинства теплых источников связь с последним этапом затухающего молодого вулканизма.
197
Долганов жил в с. Гроссевичи (СА, стр. 133). Кулаки старообрядцы и впоследствии очень притесняли орочей и удэхейцев, зачастую прибегая к прямым грабежам. В. К. Арсеньев, будучи комиссаром Временного правительства по делам туземных народностей Приамурского края, пытался бороться с такими явлениями но, убедившись в полной безуспешности своих усилий, подал мотивированное заявление об отставке. Особенно усилились такого рода явления в период коллективизации, когда кулацкие кержацкие семьи стали уходить из населенных мест и устраиваться на поселении в тайге. Они вытесняли орочей и удэхейцев, отнимали у них лучшие места для охоты, портили их солонцы, вследствие чего изюбри-пантачи обходили эти солонцы и направлялись на кержацкие солонцы. Они захватывали также кормовые озера, обкрадывали амбары местных жителей, разрушали рыболовные снасти, угоняли лодки и т. д. (см. Абрамов А. Г. Тридцать лет спустя. Приложение к книге В. К. Арсеньева «В горах Сихотэ-Алиня». Изд-во детской литературы при ЦК ВЛКСМ, М., 1940, стр. 238–239). В начале тридцатых годов все эти кулацкие гнезда были разгромлены, начали образовываться национальные колхозы, в некоторые из них вливались и русские семейства. Они «приносили в колхозы трудовые навыки, до того неизвестные удэхейцам, привычку к систематическому труду, уменье ухаживать за скотом, птицей, пчелами» (там же, стр. 240). Широкую помощь со стороны русского населения находили национальные колхозы в Уссурийском крае повсеместно. Факты такого рода в большом количестве подобраны в названной выше приготовленной к печати книге М. А. Сергеева.
