Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
Катю Геннадий Иванович нашел одну, в архиве. Уткнувшись в какое-то порядком потрепанное «дело», лежавшее у нее на коленях, она не слышала, как он вошел. Затаив дыхание Невельской остановился... Катя продолжала читать и время от времени пожимала плечами, возвращаясь к обложке, внимательно ее разглядывала, снова пожимала плечами и опять продолжала читать... Из подслеповатого, плохо заклеенного бумагой окна тянула морозная холодная струйка. Катя зябко поежилась, потерла ладонью о ладонь, машинально взмахнула концом шерстяной шали, накидывая ее на грудь. Тяжелое «дело» упало к ногам.
Не глядя, Катя потянулась за ним, коротко вскрикнула и откинулась на спинку – опущенная к полу рука была сжата чьими-то холодными крепкими пальцами.
Ее широко открытые испуганные глаза встретились в упор с взволнованными, счастливыми глазами того, кто, сам не подозревая, безраздельно уже давно владел всеми ее помыслами и с кем она рука об руку, как наяву, переживала невзгоды полной лишений и превратностей кочевой жизни.
– Вы? – еле слышно прошептали губы, и она, плача и смеясь, приникла к его груди.
Тихо сидели они, не шевелясь. Он овладел кистями ее рук и без конца покрывал поцелуями холодные пальцы. Она крепко прижималась щекой к его склонившейся голове и с чувством восхищения и преклонения перед созданным ею самой образом желанного, лучшего в мире человека нежно целовала высокий упрямый лоб и жесткие от морских ветров, соленой воды и жгучего солнца густые, красивым взмахом очерченные брови...
Они не слышали, как вошел старик архивариус, и не видели, как зазмеилась в его страшных запущенных моржовых усах лукавая, понимающая улыбка. Повернувшись к притихшей паре спиной, он тихонько приставил к стене лесенку, потом кашлянул и стал шарить где-то высоко под потолком. Потом вдруг засмеялся и сказал вслух, прижимая к груди папку:
– Ищу рукавицу, а рукавица за поясом: думал, затерялась, цельную неделю беспокоился, а ведь сам ее положил. Екатерина Ивановна, я опять пошел; генерал-губернатор ее спрашивает каждый день, а я все отмалчиваюсь. Господи, думаю, неужто сознаться, что потерял?
Тут он, наконец, обернулся.
– Ваше высокоблагородие, Геннадий Иванович! – притворно удивился старик. –А я вас и не заметил. Когда же пожаловали к нам? Давно ли? Как драгоценное ваше здоровье? Намаялись, чай? Как Орлов Дмитрий Иванович? – И, не ожидая ответов, стал натягивать на себя сброшенный было тулуп. – Поспешу... Екатерина Ивановна, уходить будете – кликните Микиту, чтобы прибрал помещение и запер, а я уж, извините, не вернусь, не успею, – и, поклонившись, вышел, унося с собой не сходившую с лица сочувствующую улыбку.
Оба смущенно стояли друг перед другом. Он – не спуская с нее глаз, она – опустив голову. Оба старались овладеть собой – и не могли.
И вдруг Геннадий Иванович шагнул вперед, смело и крепко обнял ее. Потом, не выпуская ее из рук, тихо сказал:
– Я люблю вас, люблю с первой встречи и прошу вас ответить мне...
«Вот так бы всю жизнь», – подумала Катя, и вдруг почему-то стало стыдно, она оттолкнула его.
– Геннадий Иванович, – насмешливо сказала она, отступая на шаг назад и надменно поднимая голову, – я тоже полюбила вас, и даже раньше, до встречи, этого я не скрываю. Но женой вашей быть не могу. Вы не тот идеал, которого ищу: мне нужен муж нежный, всегда у моих ног с мольбой о любви, а вы, как грубый матрос, налетели, насильно облапили и позволили себе целовать меня. Матрос не может быть моим мужем.
– Успокойтесь, многоуважаемая Екатерина Ивановна, – в тон ответил Геннадий Иванович, – грубый матрос и не будет вашим мужем, он откажется от вас.
– Откажется? Пусть только попробует! – и она снова оказалась в объятиях смеющегося Невельского.
Успокоившись и усевшись рядком, они повели серьезную беседу о будущем, прерываемую то и дело счастливым смехом и бесчисленными поцелуями.
– Я боялся сказать «люблю»: скажу – и вдруг, как одуванчик, разлетятся все глупые несбыточные мечты о счастье!
– Ну вот, а я все гадала: любит, не любит. Да и как полюбить такому серьезному человеку какую-то ничего не смыслящую дурочку? Зачем ему такая?.. Ты знаешь, я во всем, во всем призналась Марии Николаевне.
– Да что ты! А я все боялся тебя потерять: тут около тебя столько светской блестящей молодежи... как Молчанов, Струве, Свербеев, Беклемишев, Бибиков, Стадлер...
Мягкая и теплая ладонь плотно прикрыла ему рот:
– Замолчи, не надо...
– Я тут между ними какой-то лесной человек или морская выдра. Где же мне с ними тягаться? Вижу, как будто симпатизируешь, а уеду, сердце щемит и щемит. Я ведь тоже все сказал Марии Николаевне, и она поняла, успокоила меня и дала мне понять...
– Что дала понять?
– Что любишь...
– А я вовсе не боюсь, что тебя разжалуют: ну что же, матрос так матрос, вместе будем из генерал-губернаторской кухни выносить помои... А ты знаешь, что сказал, уезжая, Николай Николаевич? Что Невельской завоевал государству целое новое царство, что он, то есть ты, настоящий русский герой. Он собирается сказать государю: «Я лучше покончу с собой, чтобы не видеть, как Нессельроде и их прихлебатели губят мощь и славу России».
– Да, я теперь вижу, – Геннадий Иванович вздохнул, – как трудно бороться с той паутиной, что опутала Россию, – и он невольно представил себе замерзающее и заваливаемое снегом Петровское, свист ветра в трубах и голодное существование...
– А ты знаешь, Катя, картошка дала прекрасный урожай. Давали пробовать гилякам, мужчины пробовали – хвалили, женщины пока отказываются.
– Приучатся, думаю.
– Конечно, приучатся... А что ты тут читала?
– Посмотри, – и она подняла растрепанное дело о командировке лейтенанта Подушкина на исследование устья Амура.
– Ну и что же? Открыл? – засмеялся Невельской.
– Да нет, только ухлопал безрезультатно два года, но самое главное – это то, что в деле о Подушкине несколько слов, а все оно – история Российско-Американской компании.
Вечером у себя в будуаре растроганная Мария Николаевна, единственная из посвященных, не без слез благословила молодую чету на жизненный путь, рука об руку, до гроба.
– А ведь у нас в Иркутске всем по сердцу будет ваш взаимный выбор, – зачем же эта тайна? Или вы не уверены друг в друге? – шутя сказала она.
– Это мое желание, Мария Николаевна: Екатерина Ивановна никогда не станет женою разжалованного в солдаты, – тихо и серьезно ответил Геннадий Иванович.
16. ПОБЕДА
Не подозревая о новой злостной вылазке врагов, генерал-губернатор Восточной Сибири, не спеша и останавливаясь в Красноярске, Омске, Екатеринбурге, подвигался к Петербургу. На этот раз он пренебрег обычными визитами к двум старикам по пути, к западносибирскому генерал-губернатору князю Горчакову и московскому – графу Закревскому.
