Эжен Сю - Приключения Геркулеса Арди, или Гвиана в 1772 году
Мулатка сидела у столика лимонного дерева при свете ночника и внимательно изучала расклад карт, на которых были гротескно, чтобы не сказать безобразно, нарисованы всевозможные животные, цветы, птицы, плоды, белые люди и индейцы.
Две девушки, расположившись на подвесном ложе, с напряженным любопытством следили за кабалистическими манипуляциями Мами-За (так на плантации звали мулатку). Одна девушка сидела, другая полулежала. Не было на свете прелестней зрелища, чем эти две девушки рядом. Одна была белая, другая индианка.
Белой, Адое Спортерфигдт, осиротевшей хозяйке плантации, было двадцать лет. Индианке было шестнадцать; она была невольницей. Отец Адои прозвал ее Ягуареттой за гибкость, смелость, ловкость и, вероятно, диковатый нрав — во всем этом покойный плантатор, без сомнения, увидел сходство с характером ягуара.
Адоя была в длинном, без рукавов, декольтированном платье из тонкого муслина. Она полулежала в гамаке, подперев левой рукой голову, а правую положив на плечо маленькой индианке. Та, свесив с подвесного ложа ноги, прикрытые оранжевой юбкой, и сложив руки на коленях, так же сосредоточенно наблюдала за магическими действиями Мами-За.
Черты лица Адои были совершенно правильны. Свойственная креолкам особенная матовая белизна лица оттеняла глубокий черный цвет ее глаз, длинных ресниц, густых волос и выразительных бровей. Рот у нее был маленький и красивый, зубы белые, но губы бледные. В ее лице были видны решительность и привычка приказывать. Роста она была среднего, стан ее был легок и изящен.
Ягуаретта была много ниже Адои ростом. Кожа ее была медного цвета, но нежная, гладкая и атласная, как рисовая бумага. У нее были тончайшие шелковистые волосы, еще черней, чем у хозяйки, с синеватым отливом. Она изящно укладывала их косами вокруг головы.
Полудетские черты ее лица миловидностью, насмешливостью и хитростью впрямь напоминали кошачью породу. Большие круглые карие глаза, красивые брови, у висков немного изогнутые кверху, а ближе к очень плоскому носику — книзу, мелкие жемчужные чуть выдающиеся вперед зубки, да и все движения ее, необычайно гибкие, изящные, исполненные то силы, то нежной, завораживающей грации, также делали юную индианку совершенно похожей на этих красивейших и коварнейших на свете зверей.
Скажем еще, что отец Адои подобрал Ягуаретту совсем крошкой в лесу, после схватки с индейцами. Она была невольницей, но плантатор и его дочь растили ее в доме как любимицу, и она отвечала Адое живейшей привязанностью.
Еще в колыбели Адоя потеряла мать. Отец ее, неустрашимый и неутомимый, был принужден возделывать плантацию Спортерфигдт с мотыгой в одной руке и с ружьем в другой, обороняясь от набегов индейцев и маронов. Адоя жила среди постоянных тревог.
По натуре она была пламенна и решительна, отец воспитывал ее скорее как мальчика, чем как девочку. Пятнадцати лет она каждый день, взяв легкое ружье, ходила с отцом на охоту и соперничала с ним в удаче. В те несколько раз, когда индейцы нападали на поселок, она, отважная амазонка, не отставала от отца, когда тот, укрывшись со своими неграми за валом, выдерживал осаду Спортерфигдта и принуждал дикарей ретироваться.
После того, как Адоя осталась единственной наследницей, все заведование хозяйством было поручено управляющему. Он был белый, муж мулатки Мами-За. Управляющего звали Белькоссим. Честный, строгий, умный, деятельный, он был предан дочери плантатора Спортерфигдта, как прежде многие годы был предан отцу.
Таковы были две очаровательные свидетельницы кабалистических манипуляций Мами-За. Адоя продолжала называть свою кормилицу этим ласковым прозвищем (сокращенно от «мама Тереза»), которое дала ей в детстве.
— Ну же, Мами-За! Что говорят карты? — спросила Адоя нетерпеливо. — Скажи поскорей. Сегодня двадцать первое, ты все говорила, что прежде этого дня не стоит и заглядывать в твою абракадабру.
Мами-За властным движением руки велела ей замолчать.
Девушки лукаво переглянулись. Ягуаретта даже непочтительно скорчила мулатке капризную рожицу. Индианка и Адоя делали вид, что относятся к оккультной науке Мами-За без всякого уважения, но на самом деле глубоко в нее верили: часто предсказания мулатки сбывались благодаря самым необыкновенным случаям.
Наконец Мами-За медленно и важно разложила по определенным линиям и на неравном расстоянии последние карты, удовлетворенно поглядела на свое произведение, обернулась к Адое и сказала:
— Ну вот, дочка, иди теперь сюда, я скажу, что с тобой будет.
Легко, словно газели, Адоя и Ягуаретта спрыгнули с гамака. Адоя села на колени к кормилице, а Ягуаретта встала коленями на циновку, оперлась подбородком на столик, широко раскрыла и без того огромные глаза и приготовилась слушать чудесные пророчества Мами-За.
— Слушай хорошенько, дочка, — обратилась мулатка к Адое. — Я ждала этого дня, чтобы вновь испытать судьбу, потому что сегодня прошло столько дней в месяце, сколько тебе лет в жизни. Вот, смотри… — И мулатка принялась объяснять, указывая на карты пальцем. — На этих трех картах нарисован семилетник, что семь лет цветет и лишь потом дает плод. Трижды семь — двадцать один, и тебе двадцать один.
Адоя и Ягуаретта переглянулись и восхищенно покачали головами.
Мулатка взяла одну карту и продолжала:
— До семи лет ты была ребенком — это первый семилетник. — Она отложила карту в сторону. — В четырнадцать лет ты стала девушкой — это второй семилетник. — И вторую карту отложила в сторону. — В двадцать один год ты выйдешь замуж. Видишь — три раза по семь лет — три времени жизни: детство, девичество, замужество.
Это заключение, столь неопровержимо логичное, вновь привело Адою в восторг, и она задумчиво сказала кормилице:
— Как же, Мами-За, ты говоришь, что я выйду замуж в этом году? Здесь ведь нет никаких женихов — только Йосф Зюдерхан с плантации Зюдерхан, старый Схоутен и злой Улток-Одноглазый. Я за них не пойду — лучше так и умру в девушках.
— Я тоже, дочка, не вижу, чтобы кто-то из них на тебе женился, хотя все трое, говорят, тебя любят.
Адоя махнула рукой с царственным презрением.
— Видишь: вот болтливый желтый попугай — эта картинка у меня обозначает болтуна Зюдерхана. И три раза рядом с Зюдерханом легла сломанная караибская роза — знак несчастной любви.
— Бог с ним совсем, с Зюдерханом, — раздраженно сказала Адоя. — А кто же мой-то жених?
Кормилица подняла руку и продолжала:
— Злой Улток — то же самое: вот он, одноглазый кайман, а сломанная караибская роза все время ложится рядом.
— Ну и пусть! — воскликнула Адоя капризно, как избалованный ребенок. — Пускай кайман съест эту обезьяну, а обезьяна съест попугая. Я-то за кого выйду, мамушка?
