Жюль Верн - Путешествие в Англию и Шотландию задом наперед
В устье реки к судну подошла большая шлюпка. До океана было рукой подать, и для ворчливого лоцмана служба закончилась. Теперь он уступал место своему собрату, который должен был вывести корабль в открытые просторы. Первый лоцман на лодке отправился к берегу; шлюпка следовала за пароходом, привязанная сзади. Небольшая задержка у стоящего на якоре на выходе из залива сторожевого корабля для выполнения формальностей — и, оставив позади Кордуанскую башню, «Гамбург» вспенил форштевнем океанские волны.
Глава XII
НОЧЬ В ОТКРЫТОМ ОКЕАНЕ
Капитан Спиди по-прежнему не был командиром на борту своего корабля. Второй лоцман, как и его предшественник, не знал ни слова по-английски, что казалось нелепым и невероятным, так как в порт Бордо заходит множество английских судов.
Впрочем, с того момента, как этот человек ступил на борт корабля, он думал только о том, чтобы побыстрее его покинуть. Приближалась ночь, а возвращаться назад в темноте не хотелось. «Гамбург» быстро скользил между красных буев, отмечавших вход в Жиронду. Лишь миновав последний, лоцман мог передать командование капитану и вернуться на шлюпке на берег. Через какое-то время француз подозвал капитана и, не отнимая от глаз подзорной трубы, знаками дал понять, что вдали показался последний буй. Капитан навел трубу на указанную точку.
— No![69] — произнес он лаконично.
— Как нет?! — воскликнул лоцман, продолжая указывать на невидимую точку на горизонте. — Как нет?! Вы, наверное, меня не понимаете?!
Капитан мерил шагами палубу, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг.
— Месье, — обратился лоцман к Жонатану, — будьте так любезны, объясните же ему, что мне больше нечего здесь делать! Вот последний буй в пределах видимости, в нескольких кабельтовых[70] по ветру!
— Но я не вижу его! — воскликнул Жонатан.
— Я тоже, — поддержал его Жак, забравшийся на первые выбленки[71] вант[72] фок-мачты. — Я абсолютно ничего не вижу!
— Странно, — удивился лоцман.
Буй оставался невидимым для всех, кроме самого лоцмана, с упорством и апломбом южанина утверждавшего, что ясно видит знак. Француз снова и снова пытался убедить в этом капитана, но тот оставался непреклонен. Лоцман ругался сквозь зубы, обзывал капитана собакой, Джоном Буллем[73] и шотландским кротом, но ничего не мог добиться. После целого часа пререканий злополучный буй наконец показался. С лоцманом рассчитались, тот спрыгнул в свою шлюпку, канат отцепили, и капитан Спиди, оставшись полноправным хозяином на борту, повернул в открытый океан, намереваясь обогнуть полуостров Бретань.
Океан был изумительно красив. «Гамбург» легко скользил без толчков и почти без качки. Его фок, бизань и марсель[74], наполненные восточным ветром, придавали судну остойчивости на волнах. Жонатан чувствовал себя прекрасно, а Жак был так счастлив, как это только возможно. К десяти часам вечера парижане спустились в каюту и заснули в своих «ящиках от комода».
Дважды в течение ночи Жак покидал свое ложе и поднимался на палубу, чтобы полюбоваться восхитительной картиной ясной ночи в океане. Чувствительный к такого рода впечатлениям, юноша жадно ловил малейшие детали. Капитан и его помощник, крепкий парень из Ливерпуля, по очереди несли вахту, и палуба вздрагивала под их решительными шагами. Время от времени они подходили к рулевому, бросали взгляд на компас, освещенный маленькой лампочкой, чтобы удостовериться в правильности курса, затем, засунув руки в карманы, с трубкой в зубах продолжали мерить шагами палубу, не обращая никакого внимания ни на свист ветра в снастях, ни на клочья пены, летевшие им в лицо. Несколько матросов сгрудились в тени на носу и на корме судна. Одни облокотились о борт, другие пристроились на свернутых в бухты канатах, и над всем этим царила неясная, смутная тишина, нарушаемая только стонами паровой машины и хлопаньем парусов.
Восход солнца поразил Жака своим великолепием, и в памяти его всплыли описания Шатобриана.
— Теперь надо бы поприветствовать капитана.
— Я сделаю это за нас двоих, — предложил Жонатан.
— Нет! Говори за себя! Я запомнил несколько обиходных слов. Достаточно, чтобы сделать это самому.
— Как угодно, — не стал настаивать Жонатан и завязал беседу с помощником капитана. Композитор узнал, что корабль находится на траверсе[75] берегов Бретани на широте Бель-Иля.
Жак тем временем направился к капитану.
— Good mourning![76] — произнес он и потряс ему руку совсем поморскому. — Good mourning, капитан!
Капитан поднял голову и что-то буркнул. Ответ Жак перевел как «Неплохо, а вы?». Окрыленный успехом, он приблизился к помощнику капитана и повторил маленькую церемонию.
— Good mourning, master![77]
Помощник капитана прислушался и странно на него посмотрел.
— Ну, как я управился! — радовался Жак. — Положительно, у меня большие способности к английскому языку. А теперь необходимо подкрепиться.
За пять шиллингов в день капитан предлагал своим пассажирам следующий режим питания: утром, в 8 часов, чай и жареный хлеб с маслом; в 10 часов — завтрак с мясным блюдом; в 3 часа — обед, состоящий из супа, мяса и пирогов, и, наконец, в 7 часов вечера — ужин с честерским сыром.
Парижане прекрасно освоились с предложенным распорядком. Мясо, в основном говядина и свинина, было превосходным и зажарено так, как это умеют делать только в Англии, изысканные ломтики прибывшего прямо из Йорка окорока ласкали глаз и восхищали желудок, варенные без соли сушеные овощи подавались в натуральном виде и с успехом заменяли хлеб, не шедший ни в какое сравнение с ирландским картофелем.
Из напитков подавалась только чистая вода. Англичане почти не пьют за едой; американцы, более цивилизованные, не пьют совсем. Во всяком случае, капитан Спиди и его помощник полностью придерживались традиции. Тем не менее они не отказались разделить со своими пассажирами несколько добрых бутылок бордоского, которыми молодые люди были обязаны дружбе Эдмона Р. За обедом на столе неизменно появлялась огромная миска, до краев заполненная аппетитным супом, в котором среди лопнувших ячменных зерен в обилии плавали овощи и огромные куски мяса. Неизменный пирог скрывал в своих дышащих жаром под золотистой корочкой недрах сладкие, сочные сливы. За десертом стол прогибался под тяжестью внушительного честера. Этот сыр со временем темнеет и приобретает все более выраженный аромат.
Все это изысканное великолепие подавалось стюардом на больших фаянсовых блюдах, закрытых высокими колпаками из английского металла, с эмблемой «Гамбурга» из Данди. Беседа за столом ни на миг не прекращалась и заметно оживлялась, когда подавали джин и виски.
