Роальд Потапов - Неведомый Памир

Предрассветный холодок был чувствителен, но не особенно силен. Стояла середина июля, и в Чечекты временами обходилось без заморозков. В ночных сумерках тихо спали домики биостанции, и звездный пожар памирского неба — в который раз! — поражал своим великолепием, бодрил, словно рукой снимая остатки дремоты.

В долине царило безмолвие, и только шорох осыпавшихся под ногами камней да тихое журчание мелководной к утру Чечектинки нарушали тишину. Стоял полный штиль. Горы высились черными громадами, и снег холодно поблескивал на вершинах.

Пройдя вверх по долине километра три, я начал зигзагами взбираться на крутой склон, стараясь идти по белеющим тропинкам, выбитым стадами овец и пересекающим склоны во всех направлениях. Чем выше, тем становилось теплее. (На склонах гор ночью теплее, чем в долине, так как охлажденный воздух стекает по склонам вниз, на широкие пространства межгорных понижений, где образует так называемые озера холода. Это явление, известное не только на Памире, получило название термической инверсии.)

4400 метров… Теплый пояс термической инверсии остался позади. Здесь уже было холодно, хотя и не холоднее, чем в долине. Маленький ручеек тихо булькал в камнях, затянутых пленкой льда. Небо бледнело с каждой минутой. Ночь уходила за гребень хребта, гася за собой звезды.

Я был на месте. Теперь можно не спешить. Склон, заваленный крупными камнями, вздымался надо мной беловатой скалистой стеной. Место для наблюдений было чрезвычайно удобное.

Первой подала голос пустынная каменка. Меланхоличная песенка самца неожиданно прозвучала над самым моим ухом. Я резко повернул голову и, несмотря на еще густые сумерки, успел разглядеть неподдельный испуг в глазах птицы, усевшейся в каких-то двадцати сантиметрах от меня. А потом, когда снежные гребни из синих сделались серыми, вокруг засвистели и заквохтали улары, серебристыми трелями полились песни бледных завирушек, и скоро я уже еле поспевал наблюдать кипевшую в скалах птичью жизнь.

Медленно продвигаясь вверх, я к десяти часам утра оказался у подножия невысокой скалы, уходившей по склону вверх, на манер Великой Китайской стены. Осторожно пробираясь среди обрушенных глыб, я держал наготове телеобъектив, потому что крики уларов звучали совсем рядом. Вскоре прямо над моей головой, метрах в тридцати, на краю скалы появился улар. Он походил некоторое время по краю, озабоченно кудахтая, и внезапно, приподняв крылья, рванулся вниз. Следом за ним сорвалось еще несколько птиц. На расправленных крыльях, издающих оглушительный свист, они полетели вниз кормиться на зеленеющие внизу лужайки.

Пересекая склон наискосок, я вскоре попал в уютный глубокий сай, по дну которого, заросшему густой щеткой травы, катился небольшой ручеек. Мое внимание привлек ярко окрашенный самец краснобрюхой горихвостки. Он быстро перелетал с камня на камень, хватая высмотренных насекомых. При этом он описывал в воздухе забавные пируэты. Черные с белыми зеркальцами крылья, красное брюшко, аккуратная белая шапочка на голове красиво выделялись на фоне яркой зелени. Минут через пять самец прекратил охоту и полетел с добычей наверх по склону, явно к гнезду. Это меня заинтересовало. Лужайка, на которой самец собирал корм, располагалась на высоте 4500 метров, а гнездо, видимо, было еще выше. Мне еще не удавалось обнаружить гнездо краснобрюхой горихвостки на такой большой высоте.

Выслеживать гнездо краснобрюхой горихвостки по кормящему самцу — одно удовольствие. С кормом он летает часто и совершенно не таится, подпуская наблюдателя на двадцать- тридцать метров. В другое время горихвосты очень осторожны, и к ним подчас бывает невозможно подойти даже на выстрел. А сейчас не более чем за сорок минут мне удалось обнаружить гнездо и засесть рядом, метрах в семи, с фотоаппаратом. Было интересно понаблюдать, как кормят птенцов родители. Работенка для них была адова. Корм приходилось таскать с лужаек, расположенных на двести — триста метров по вертикали ниже, летая туда и обратно по двадцать — тридцать раз в час! Гнездо же эта парочка свила на абсолютной высоте 4750 метров — рекорд среди насекомоядных птиц Памира — и не только Памира, но и других гор нашей страны! (Насколько мне известно, до сих пор этот рекорд не побит: выше расположенных гнезд насекомоядных птиц никто не находил.) Склон был южный, гнездо — массивная трехслойная постройка — помещалось под камнем в уютной, закрытой от ветра ложбинке — почему бы здесь и не устроить гнездо? Вот только корм для четырех прожорливых птенцов таскать было явно далековато.

Краснобрюхая горихвостка очень своеобразная птица. Это настоящий альпиец, населяющий верхние пояса гор (выше верхней границы древесной растительности) Центральной Азии, Средней Азии и Кавказа. На гнездовье она поднимается очень высоко, на Кавказе и в Средней Азии — до самых вечных снегов. Самец, как я уже говорил, окрашен ярко, зато самочка в своем серовато-дымчатом наряде почти совсем незаметна среди камней. Когда самец ловит мошек на зеленом лугу или гоняется за соперником по желтоватым осыпям склонов, он похож на яркий цветок, издали привлекающий внимание. Сначала я полагал, что из-за такой примечательной окраски ему и песня, долженствующая привлекать внимание самки, не нужна. За многие дни наблюдений я ни разу не слышал, чтобы самец краснобрюхой горихвостки пел, да и в специальной литературе не приходилось встречать даже упоминания о его песнях. Вообще-то самцы различных горихвосток поют довольно хорошо, но, с другой стороны, птицы в высокогорье поют плохо и мало, и поэтому отсутствие песни у краснобрюхой горихвостки меня не очень удивило. Однако оказалось, что я ошибся.

Как-то в самом начале июня в поисках гнезд уларов я пробирался к боковому отрогу хребта Музкол. Здесь, на высоте 4700 метров, стояла еще ранняя весна, и цирк почти весь был завален глубоким снегом. Только холмы морен и отдельные каменные громады, рухнувшие со скальных стен Зора, чернели резкими пятнами на слепяще-белом фоне. Погода была не ахти какая, и из низких облаков, то и дело скрывавших вершину пика, летела ледяная крупа.

Я шел, проваливаясь в снег по колено, и поминутно останавливался, чтобы наладить дыхание. На одной из таких остановок, когда ветер внезапно притих, а в драное облачное окно проглянуло солнце, я услышал звучную, флейтовую песню, где три-четыре строфы сменяли одна другую с небольшими паузами. Больше всего эти великолепные звуки походили на песню черного дрозда, но какой же здесь мог быть черный дрозд! Я весь превратился в слух и лихорадочно шарил биноклем в том направлении, откуда только что долетела песня. Никого, ничего, тишина… Тучи опять накрыли цирк, полетела крупа, порывы ветра, один другого сильнее, покатились с ледяного гребня. Мне всегда становится как-то мучительно не по себе, если я слышу новый для меня голос птицы и не могу выяснить, кто его владелец. Обычно это мне удавалось, независимо от того, сколько трудов подобное выяснение требовало. Однако бывали осечки. До сих пор мне не дает покоя одна песня, услышанная в кипящем весенним шумом карельском лесу. Но тогда у моего спутника начался сильнейший сердечный приступ, и я бросил все, так и не узнав, кто это пел. А сейчас? Уходить, оставив загадку неразгаданной? Ни за что!