Генри Мортон - Южная Африка. Прогулки на краю света

Я пытался прочесть надписи на могильных камнях, но это оказалось нелегко. Многие из них стерлись до такой степени, что стали почти неразличимыми. Все же на одном из надгробий мне удалось разобрать, что возведено оно «безутешной вдовой» Дугласа Дуката, майора 91-го полка, который умер в Колсберге в возрасте сорока пяти лет и «был горестно оплакан друзьями по оружию». А заодно я выяснил, что Джосайя Биллингем умер в 1849 году в возрасте всего двадцати семи лет. Несчастный юноша был сыном Джозефа и Марты Биллингем из города Давентри, графства Нортгемптоншир. Уроженец шотландского Уигтоншира по имени Уильям Хэнни скончался в 1850 году. Он лежал под камнем, на котором двое его братьев начертали следующие скорбные строки:

И брату нашему лежатьПод камнем скорбным сим,Покуда горний свет с небесНе вспыхнет no-над ним.

А Роберт Гиббон, который родился в 1793-м в норфолкском городе Бэшем-Уэст, умер в Колсберге в 1869 году. И как это трогательно — приехать в такую даль, за шесть тысяч миль от старого доброго Норфолка, и обнаружить следы местного произношения в названии городка. Ибо упомянутый «Бэшем-Уэст» — не что другое, как расположенный под Уолсингемом Бэршем-Уэст. Многие старики в тех краях и сегодня опускают букву «р» в названии родного городка — точно так, как это сделано на могильном камне в далекой Южной Африке.

Солнце садилось над пустыней Кару.

Перед глазами у меня расстилалось полотно дороги. Оно убегало вдаль, скрывалось из виду, а затем снова появлялось — светлое на фоне серо-коричневой равнины, усеянной невысоким кустарником. Кустарник этот был странной расцветки, словно присыпанный перцем, и напоминал седую шевелюру старого готтентота. Кое-где монотонная плоскость равнины нарушалась небольшими холмами, блестевшими в лучах заходящего солнца, будто мокрый асфальт. На горизонте четко выделялись очертания горной гряды с плоскими, как у Столовой горы, вершинами.

Я проехал еще несколько миль, тщетно обшаривая взглядом окрестности в поисках хоть каких-то признаков человеческого жилья. Увы, я был абсолютно один посреди пустыни. В сердце начала закрадываться тревога. Интересно, и где я буду сегодня ночевать? Местность вокруг выглядела как внутренность пересохшего аквариума. На многие мили вокруг не было видно не то чтобы деревьев, а даже и кустарника. Эта земля была настолько странной и настолько древней, что природа припасла для нее особые, ни на что не похожие формы жизни. Я видел диковинные растения со стержневыми корнями, а также с листьями, обладавшими способностью накапливать влагу. Попадались растения, которые могли месяцами лежать в виде засохшей колючки, а затем снова возрождаться к жизни с первыми каплями дождя. Наверное, мудрая природа долго экспериментировала. Она потратила не одно столетие, чтобы создать жизнеспособную растительность для пустыни Кару. Каждый квадратный ярд здешней земли являл собой пример чудесной способности к самосохранению.

Солнце опускалось все ниже к горизонту. Пустыню окутало какое-то странное безмолвие. Далекие холмы окрасились в нежно-лиловый цвет, какой бывает у цветущего вереска. Лучи заходящего солнца в последний раз скользнули по поверхности буша, словно по гребню морских волн. Затем вдруг воцарился странный серый полумрак, в котором все предметы обрели странно четкие и слегка угрожающие очертания. Тишина была такая, что, казалось, крикни я сейчас, и голос мой услышат за далеким горизонтом. Темнота еще не успела опуститься на землю. Облака — красные, золотые и розовые — плыли на запад, чтобы там повиснуть разноцветными полотнищами, смахивающими на великолепные яркие флаги. Я бы не удивился, если бы за очередным поворотом наткнулся на коленопреклоненного святого Антония. Ибо то был краткий миг, когда стирается грань между днем и ночью, между небом и землей.

Вспоминая дни, проведенные в Кару, могу сказать, что неделя эта стала одним из самых ярких переживаний, выпавших на мою долю в Южной Африке. Если бы меня спросили заранее, какой я себе представляю ферму в Кару, то я, скорее всего, нарисовал бы картинку в духе романа Олив Шрайнер «История африканской фермы» — нечто грубое, тяжелое и безрадостное. И в некотором смысле был бы прав. Я находился на золотом краю Кару. Если бы я отправился верхом или в треккерском вагоне в коричневую пылающую даль, то, несомненно, рано или поздно повстречался бы с тетушкой Санни и Бонапартом Бленкинсом. Но мне довелось увидеть совсем другую пустыню Кару.

Я очутился в красивом и просторном доме, полном книг и картин, мебели красного дерева и старинного серебра. Здесь царили свои порядки и обыкновения. Например, обедать было принято при свечах, а гостя старались порадовать маленькими сюрпризами — вроде многоярусной серебряной вазы с персиками, которую я обнаружил у себя на прикроватном столике. Жизнь казалась легкой, приятной и хорошо налаженной. Словом, жили здесь в соответствии с эталонами, принятыми в английской загородной усадьбе. Я знаю, что этот дом не типичен для Кару. Чудо, что он вообще существует, хотя бы в качестве единичного примера. Переход от безжизненной пустыни к саду с тенистыми деревьями и круглосуточно работающими водяными насосами (они-то. собственно, и обеспечивают это изобилие), был настолько неожиданным, что я почувствовал себя Алисой в Зазеркалье.

Хозяин дома оказался шотландцем, который, как настоящий африканер, всю свою жизнь разговаривал на африкаанс. Что касается его очаровательной жены, происходившей из очень известного капского семейства, то она говорила на чистейшем английском не хуже прирожденной англичанки. И должен сказать, у них сложился исключительно счастливый союз! Если бы их семейный опыт был воспроизведен в общенациональном масштабе, то Южная Африка стала бы самой счастливой страной в мире!

Издали ферма выглядела темным пятном на фоне Кару — подобно кораблю на фоне морских просторов. Но по мере приближения я начал различать детали: увидел сосны и эвкалиптовые деревья, окружавшие дом; разглядел и сам дом — белый, с неизменной верандой, целиком заплетенной бугенвиллеей. Поодаль стояли амбары, конюшни и прочие хозяйственные строения. Хозяевам несказанно повезло — на их участке протекал подземный ручей, он-то и стал основой здешнего оазиса. Среди деревьев была устроена запруда, образовалось крошечное естественное озерцо. По берегам стояли водяные мельницы с вращающимися колесами. Они перегоняли подземные потоки в специальные резервуары, и процесс этот сопровождался самым сладостным звуком в Кару — звуком падающей воды.