Генри Мортон - По стопам Господа

Вслед за полицейским я прошел к костру. Полуобнаженные арабы, населявшие пещеры Петры, собрались вокруг яркого пламени. Слепой старик палочками выбивал ритм, а вокруг стояли и нагие дети с уродливыми, вздувшимися животами, и старые карги с клочковатыми седыми волосами, и другие — чьи лохмотья скрывали их молодость. Костер освещал группу из четырех или пяти людей, склонившихся над тушами только что зарезанных козы и овцы. Они отрезали куски мяса и складывали их в котел. Огонь поднимался все выше. Большинство собравшихся молчали. Не было ни криков, ни пения, они готовились к пиршеству в тишине, хотя отблески огня отражались от их белых и желтых зубов, когда они негромко, но восторженно переговаривались между собой. Бедным бедуинам нечасто удается поесть мяса.

Когда огонь разгорелся как следует, мужчины выстроились в ряд и начали притопывать, поддерживая ритм хлопаньем в ладоши. Три жутковатого вида старухи выползли на освещенное пространство, в руках они держали длинные ножи. Они встали напротив мужчин, притопывая и выпевая нечто ритмическое, периодически взмахивая ножами в сторону мужских лиц. Все время повторялись одни и те же слова. Хлопки стали громче, а ритм обладал какой-то гипнотической, завораживающей властью. Клубами поднималась пыль, почти скрывая танцоров, в неверном свете пламени их движения казались преувеличенно гротескными. Я оглянулся и в темноте различил тени гор, стерегущих то, что осталось от упорядоченного и цивилизованного мира, и невольно задумался, возможны ли подобные танцы на Трафальгарской площади Лондона или на площади Согласия в Париже. В Палестине не раз возникает ощущение, что цивилизация, рассыпавшаяся в прах, во многом напоминала нашу собственную. Находишь больше общего с упавшими колоннами Джераша, чем с благополучно стоящей мусульманской мечетью. Наш мир, при всем его несовершенстве, остается христианским, его корни — христианские. Каким бы банальным ни было мнение, но все, что противоречит христианству, играет роль разведчиков чуждых, диких сил, которые всегда наготове — они в любой момент выйдут с обнаженными клинками, чтобы сплясать на руинах.

Я вновь обернулся к костру и увидел, что танцоры в экстазе хлещут себя. Женщины корчились и извивались, размахивая ножами, а мужчины выдвинулись вперед, по-прежнему хлопая в ладоши. Один старик, у которого от перевозбуждения изо рта шла пена, вдруг бросился вперед и схватил одну старую каргу поперек талии. Они вместе рухнули на землю и стали кататься в пыли, делая вид, что пытаются убить друг друга. Но нож так опасно скользил у самого горла старика, что полицейский не выдержал и кинулся, чтобы растащить их в стороны. Танец продолжался около часа, пока танцоры не устали настолько, что уже не могли больше двигаться.

Тогда в кругу света появились другие мужчины, с котлом вареного мяса. Все арабы заняли свои места в ожидании раздачи еды. Нагие дети с кривыми ногами и вздувшимися животами в восторге бегали вокруг, заглядывая через плечи взрослых, чтобы посмотреть, не осталось ли немного пищи. Когда раздача по кругу была закончена, к остаткам допустили детей. Они начисто вылизали котел.

Костер постепенно угасал, и бедуины расходились, закутавшись в рваные лохмотья, растворяясь в загадочной ночной тьме.

Я прошел по развалинам города. Ярко светила луна. Я мог различить окружающие горы и квадратные отверстия гробниц и храмов. В одной из таких гробниц я устроился на ночь, и сквозь дверной проем видел серебристо-серый мир, погрузившийся в могильную тишину.

Но заснуть не удавалось. Я лежал, глядя на лунный свет, струившийся внутрь гробницы. Единственным звуком в безграничной тишине было отдаленное тявканье шакалов. Один раз в отверстие влетела летучая мышь, заслонив на мгновение тысячу звезд.

Я задумался об Иоганне Людвиге Буркхардте, первом современном европейце, увидевшем Петру. Он был швейцарцем, родившимся в Лозанне в 1784 году. Я всегда думал о Буркхардте как о старике, потому что единственный знакомый мне портрет — гравюра, на которой он предстает с огромной бородой и в мусульманских одеждах. Но ему было всего 28 лет, когда он обнаружил Петру, и лишь 33, когда он умер в Египте от лихорадки и был похоронен под фальшивым именем на мусульманском кладбище. Должно быть, он был необычным молодым человеком, и его короткая, но полная приключений жизнь еще ждет своего биографа. Приехав в Англию в возрасте 22 лет, он явился в Африканскую ассоциацию и выразил желание посвятить свою жизнь исследованиям. Он выучил английский и немного арабский, а чтобы подготовиться к трудностям, спал на твердой земле, питался одними овощами и практиковал другие аскетические правила. Ассоциация направила его на Восток, и через несколько лет он так блестяще говорил по-арабски, что смог путешествовать как мусульманин и стал первым христианином, совершившим паломничество в Мекку.

Ранняя смерть Буркхардта была настоящей трагедией. Он так и не сумел осуществить все намеченное. Его работы представляют собой в основном краткие записи, сделанные второпях, во время поездки на верблюде, ночью в далеком караван-сарае, причем всегда в страхе выдать себя. Лаконичным языком отчета он сообщает о путешествии в Петру. Он слышал рассказы о таинственном городе неподалеку от могилы Аарона на горе Гор, но единственным способом попасть туда, не возбуждая подозрений, было купить козла и заявить жителям Эльджи, что он дал обет принести это животное в жертву Аарону. Только те, кто попал в Петру через ущелье Сик, кто с восторгом и изумлением увидел перед собой Сокровищницу фараона, сияющую сквозь щель в конце пути, могут понять, как колотилось сердце Буркхардта, когда проводник-араб свернул возле олеандров и провел его в потерянный город.

Он оставался там совсем недолго, но ему хватило времени, чтобы навсегда вывести Петру из мрака забвения. Он осмотрелся, заглянул в гробницы и храмы, стараясь не вызвать подозрений у проводника, который мог догадаться, что перед ним замаскированный «неверный». Чтобы избежать неприятностей и более того — чтобы сохранить жизнь, несчастный Буркхардт вынужден был поспешить к месту жертвоприношения и заняться козлом на горе Гор, покинув только что найденный город. Как часто искусительное воспоминание о Петре должно было посещать его; как часто строил он планы однажды вернуться…

Когда солнце встает над Петрой, на арене еще некоторое время царят серые, предрассветные тени. Восточные склоны — красновато-бурые, но на западе они окрашены ярким терракотовым тоном, столь броским и насыщенным, что можно различить малейшие трещины и изломы, а на востоке над горами поднимается целая стена ослепительного света.