Две горсти песка. Мату-Гросу - Антони Смит
Знаю, мне бы следовало точно помнить, что происходило, но я не помню. У меня вдруг помутилось в голове, я сильно кричал, безуспешно дергал за что-то, опять кричал, наконец очутился на земле, а душа была объята отчаянием. Но шар-то мы спасли, мешки с песком снова окружали все кольцо. В полной растерянности я смотрел на аэростат, потом пересчитал мешки — не мало? Кольцо поскрипывало, но полтонны песка сдерживали его порывы.
— У вас что-нибудь не ладится? — осведомилась невесть откуда вынырнувшая дама в кружевных перчатках.
Я подошел к солдатам, обступившим отделенную от кольца гондолу, и стал разглядывать оборванные стропы. Хлопчатобумажная веревка, которую мы купили здесь, на Занзибаре, и сами сплетали два дня назад, была словно перерезана бритвой.
— Так рвутся старые веревки, — сказал кто-то. — Новая веревка никогда так не порвется, ни от какого груза. Ей, наверно, сто лет.
Подошли Ален, Дуглас и Шарль, и мы обсудили случившееся. Наверное, у нашей четверки был довольно унылый вид, и, хотя каким-то чудом все обошлось, в этот день ни о каком старте не могло быть и речи. Нужно добывать и сплетать новые, крепкие веревки. Нужно заново все проверить. Если за ночь ветер не усилится и не заставит нас выпустить газ из оболочки, можно будет стартовать завтра в это время. Конечно, за ночь какая-то часть водорода улетучится, и утром придется восполнить утечку, при условии, что в баллонах осталось достаточно газа. И уж во всяком случае, того, что осталось, не хватит для новой заправки, если ветер принудит нас опорожнить шар.
Женщина в кружевных перчатках подступила к нам с очередным вопросом на устах, и мы поспешили разойтись. Подойдя к Сулейману, я попросил его объявить в мегафоны, что вылет, к сожалению, переносится на следующий день. После этого я поймал того человека, который с таким знанием дела говорил о веревках, и получил у него исчерпывающую консультацию. Тем временем толпа рассеялась, остались только шестьдесят красных баллонов, шланг, мы да огромный оранжево-серебристый шар, который, тихонько поскрипывая, медленно качался на ветру.
Через двенадцать часов я устроился на ночлег под этим самым шаром. Позади был долгий день, большую часть которого мы провели у Расмуссенов. Так звали нашего специалиста по веревкам, и, поскольку его дом стоял ближе других домов к стартовой площадке, мы устроили здесь своего рода штаб. Нам предложили ленч, но мы не хотели есть. Тогда один из братьев Расмуссенов повез нас в город искать новые и более прочные хлопчатобумажные веревки.
— Пощупайте ее, — несколько раз повторил он, когда мы наконец нашли веревку. — Пощупайте. Настоящий индийский хлопок. Хорошая, новая. Вы только посмотрите на пряди, пощупайте их.
Драгоценную веревку отвезли для проверки на электростанцию, где работал другой из братьев. Прочность на разрыв оказалась чуть больше тонны и намного больше того, что нам требовалось. После этого мы принялись сплетать. Но если манильская веревка хорошо сплетается и сизалевая тоже (правда, рукам достается), то с тугой хлопчатобумажной веревкой очень трудно справиться. Чуть зазеваешься — пойдут комки и петли, а от них прочность резко уменьшается. Так как меня заверили, что нет ничего лучше индийского хлопка, мы мучились с ним до позднего вечера и почти не сдвинулись с места. К полуночи из шестнадцати концов (требовалось восемь новых веревок) было готово только пять. Мы решили отложить работу на завтра и попробовать достать манильскую веревку. Расмуссен предложил пойти в порт и обратиться в фирму «Африкен уофидж». Там мы найдем и веревку и людей, умеющих ее сплетать.
Возле аэростата сидело несколько полицейских, которых Сулейман поставил караулить необычный предмет. После захода солнца газ заметно остыл, и дряблая оболочка хлопала на ветру, правда не слишком сильно. Шестьдесят мешков с песком надежно удерживали аэростат, все было в порядке. Погода оставляла желать лучшего, ночью над материком полыхали молнии, но ветер не усилился, а это было важнее всего. Мы еще раз осмотрели лопнувшие стропы. Да, еще чуть-чуть, и все было бы потеряно… Местные газеты сообщили читателям, что старт пришлось отложить «из-за неисправности снастей». Затем они весьма тактично опубликовали новую версию — дескать, когда наполняли оболочку, мистер Смит обнаружил дефект, который необходимо было устранить. Мы разглядывали обтрепанные концы негодных веревок — эти «дефекты» и «неисправности» — и дивились своему везению.
Дуглас, Ален и Шарль вернулись в пансионат Барвани, а я остался у аэростата. Ночь выдалась отнюдь не спокойная. Я принес с собой спальный мешок, но среди ночи заморосил дождь. И хотя капельки шелестели совсем тихо, дождик действовал мне на нервы, потому что спальный мешок был коротковат. Я перебрался под самый шар и, глядя на зарницы и слушая, как хлопает на ветру оболочка, соображал, что ожидает наполовину закутанного человека, если над ним вспыхнут 750 кубометров водорода. Полиция ревностно несла службу, караул сменялся чуть не каждые пять минут. Что до солдат, то у них явно проходили ночные маневры — взвод за взводом, сопя и отдуваясь, топал через площадку то в одну, то в другую сторону. С великим облегчением встретил я рассвет. Перестал прикидываться, будто сплю, и вскочил на ноги с отнюдь не обычной для столь раннего часа живостью.
В раннем подъеме есть свой недостаток — приходится долго ждать, пока оживут все остальные; об этом знает тот, кого поезд доставлял в город между двумя часами ночи и шестью утра. Расмуссены предупредили нас, что раньше семи не встают, и точно в семь я пришел их будить. Скоро я уже обжег губы отличным кофе, а потом начал наседать на хозяев, чтобы они везли меня в город за веревками. Разумеется, в порт мы прибыли слишком рано, но, как только начался рабочий день, мы отправились в канатный цех. И вот уже бригада африканцев с поразительным искусством сплетает манильскую пеньку. Их пальцы казались железными по сравнению с моими, на которых после вчерашних трудов совсем не осталось кожи. Впрочем, когда через каких-нибудь полчаса веревки были готовы, я живо схватил их своими израненными руками.
У аэростата меня ждал Ален с новостью, что удалось раздобыть лодку — лоцманский катер. Правда, катер развивал всего восемь узлов, но мы и тому были рады. Учитывая его тихий ход (мы полагали, что аэростат полетит вдвое быстрее), условились, что Ален и начальник порта выйдут
