Юрий Котляр - Кольцо анаконды
На следующее утро я проснулся до рассвета. Солнце еще не встало, только покраснело небо. Были те короткие минуты, когда ненадолго смолкают птицы, животные и насекомые, словно из уважения к чуду нарождающегося дня. Но стоит взойти солнцу, и воздух вновь наполняется их пением, криком и гудением. Я проснулся от слабого музыкального звука, совсем непохожего на ставшие уже привычными пронзительные вопли обитателей тропического леса. Прислушался, вскочил и застыл на месте как завороженный: пел хор. Не веря ушам, я пулей вылетел из каморки. Никаких сомнений: стройный хор человеческих голосов пел гимн. Именно гимн, а не что иное. Он звучал торжественно и проникновенно. Тональность и громкость, повышаясь, достигли апогея в тот момент, когда первые солнечные лучи зажгли алым высокие облака. Еще немного — и величавые звуки, стихая, умолкли.
Я слышал гимн Солнцу. Белые индейцы оказались солнцепоклонниками. А вдруг они прямые наследники таинственной цивилизации инков? Или потомки легендарных атлантов?.. Если так, то я на грани потрясающих открытий. У меня голова пошла кругом. Величавые звуки гимна, не смолкая, звучали в ушах. И тут я припомнил одно любопытное обстоятельство: в хоре не было слышно мужских голосов. Да-да! Только женские и высокие, нежные, наверное детские. Странно? А впрочем, может быть, так принято, полагается по ритуалу?..
Я почти тотчас забыл об этом, меня уже захватила всепоглощающая жажда открытий. Эта неповторимая страсть сильнее любого другого увлечения и привязанности. Тот, кто попал в ее сети, не освободится, пока не выполнит задуманного, хотя бы ценой жизни. Через это прошли все первооткрыватели и путешественники от Христофора Колумба до Роберта Пири и от Ермака Тимофеевича до Перси Фосетта. Теперь наступил мой черед. Я твердо знал, что не отступлюсь, пока не узнаю всех тайн белых индейцев. Если потребуется, рискну и головой. Но только своей собственной, Флориндо я решил ни во что не вмешивать.
Уже на второй день нашего пребывания здесь я заметил, что мы предоставлены самим себе: за нами не следили. Я поделился с Флориндо.
— Они верят мне, — подтвердил он. — Убедились в прошлый раз. Да и некуда ходить. Алмазы они приносят, мясо тоже. А лес везде одинаков.
— Это угроза всерьез или нет?.. — Я провел ладонью по горлу.
Он обеспокоенно посмотрел на меня.
— Кто знает? Наверное, да. Лучше не рискуйте, Андриу. Погибнете ни за грош и меня подведете. Зачем вам далеко ходить? Тут есть все, что вы искали. И старый город, и белые индейцы иногда приходят. Чего же вам еще? Хотите, сварю кофе покрепче? Крепкий кофе разгоняет нехорошие мысли… — Он не понимал меня, отвлеченная любознательность была глубоко ему чужда.
Итак, за нами не следили, в этом я убедился окончательно. Я хорошо приметил, откуда появляется и куда исчезает рыжебородый Пау, и не сомневался, что сумею найти его следы, а по следам найду и деревню. Она не должна быть далеко, иначе не услыхать бы хора. Помехой оставался Флориндо, но я придумал простой план. В час сиесты он имел обыкновение вздремнуть, и основательно — часика три. Если меня схватят, а его найдут крепко спящим, то лучшего оправдания не придумать.
В полдень мы пообедали. Флориндо закусил как следует, а я умеренно. В этом жарком климате обильная еда расслабляет. После обеда он начал зевать и отправился в каморку вздремнуть. Выждав несколько минут, заглянул к нему: он сладко спал, посвистывая носом. Прикрыв двери, я удалился. Начал с того, что отстегнул мачете: если придется ползти, оно помешает. Вместо мачете я взял большой складной нож со стопорным вырезом. Вытащил «вальтер» из кобуры и сунул прямо в карман. Я вовсе не собирался оказывать вооруженное сопротивление, если меня обнаружат, но помимо человека на пути мог повстречаться и хищный зверь. Затем изорвал самую старую из своих трех рубашек и обмотал ступни сапог. Для проверки прошелся: выходило почти бесшумно. На этом приготовления и закончились. В путь!..
Следы рыжебородого нашлись легко. В лесной гуще он нет-нет да и пускал в ход мачете. Я двигался медленно, боясь потерять след и выдать себя шумным движением. А временами и совсем останавливался, прислушиваясь. За полчаса, по моим расчетам, я сделал не менее двух километров. Путь стали все чаще и чаще пересекать тропинки. А кое-где, в сырых местах, попадались и свежие отпечатки человеческих ног. Поняв, что подхожу к деревне, я утроил осторожность, значительно сбавив шаг. Больше всего я опасался собак с их тонким слухом и чутьем, но, как ни прислушивался, не уловил и намека на собачий лай. К тому же ветер дул в лицо. А вспомнив про сиесту, и совсем приободрился. Насколько я знал, ее соблюдали все без различия цвета кожи, пола и возраста.
Лес посветлел, и вдруг я оказался на краю большой росчисти, залитой солнечным светом. Я поспешно юркнул обратно в кусты и, стараясь не высовываться, внимательно осмотрел росчисть. Тревога оказалась напрасной, это была плантация маниоки и папайи. Крикливые туканы преспокойно клевали плоды, людей не было видно.
Я отправился дальше, придерживаясь края плантации, но пе покидая защиты зарослей. Миновав плантацию, снова углубился в лес, и опять стали попадаться тропинки. Куда они вели, я не имел представления, но после некоторого колебания все же избрал одну из них. Мое странствие длилось уже около часа, времени оставалось все меньше, а результатов еще не было. Тропинка круто свернула, и я остановился как вкопанный: надрываясь и захлебываясь, кричал ребенок. Екнуло и гулко забилось сердце: деревня была где-то рядом. Ступая на носки, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, я двинулся вперед. Шагов через тридцать лес оборвался, открыв деревню. Она расположилась в центре обширной росчисти, засаженной сахарным тростником, и казалась небольшой. Из-за зелени виднелись только макушки хижин, до них оставалось метров двести, когда мне показалось, будто послышался мужской голос. Ребенок тем временем утих.
Выжидать и высматривать не в моем характере, предпочитаю действовать. Заткнув за ленту шляпы несколько листьев для маскировки, я пустился прямиком через тростник, пригибаясь и стараясь не ломать сочных стеблей. Эти несчастные двести метров показались длиннее двадцати километров, но все имеющее начало имеет и конец. Совершенно неожиданно я уперся в цилиндрическую стену индейской хижины, поспешно отступив, обогнул ее и оказался у промежутка между двумя другими. Трава здесь была вытоптана и валялся какой-то хлам, но я не успел ничего рассмотреть. Из-за хижины выдвинулась тень, и послышались голоса. Я присел и затаил дыхание. Вслед за короткой тенью появился и ее хозяин — темноволосый индеец лет сорока. Он свернул в тень от хижины и лениво сел, прислонившись спиной к стене. Судя по его сонному виду, он только что пробудился от сиесты. Не успел я приглядеться к нему, как появился второй— коренастый и светловолосый с огромной сигарой-самокруткой в зубах. Он буркнул неразборчивое приветствие, уселся рядом с первым и, вытащив сигару изо рта, принялся зевать.
