У Земли на макушке - Санин Владимир Маркович
В час ночи мы прибыли в бухту Роджерса. Штук двадцать добротных деревянных домов — это колхоз. А внизу, у подножья горы, на берегу Чукотского моря расположилась самая северо-восточная в стране полярная станция — обметаемая всеми арктическими ветрами дюжина домиков. Кое-где горел свет. Я навьючил на плечи рюкзак и весело поехал вниз с горы — по рецепту Маяковского. Мог ли я знать, сколько неприятных минут доставит мне через несколько дней эта возвышенность!
Над крайним домом торчала мачта с антеннами. Я люблю общаться с радистами, фанатиками эфира, самыми информированными на свете людьми. Постучавшись, вошёл в рубку. За столом, отрешившись от земных страстей, священнодействовал над ключом худощавый паренёк с пышной шевелюрой. Я присел на диван и с благоговением смотрел на радиста, передающего важнейшие научные данные, настолько срочные, что их нельзя даже задержать до утра…
— В Москву? — спросил я, когда мы познакомились.
— Да, — подтвердил Толя Шульга, двойной тёзка командира того самолёта, на котором я совершил первый полет. — В Большой театр.
— ?! Вы приглашаете его на гастроли?
— Пока нет, — ответил Шульга, — в нашей гостинице острая нехватка люксовских номеров. Мы играем с Большим театром в шахматы. Вот, смотрите.
Я взглянул на доску. Пока противники сделали всего по четыре хода, но позиция полярников показалась мне предпочтительней. Я сообщил это польщённому Шульге и, подумав, добавил, что второй ход, Kg1 — f3, должен подействовать на артистов, как холодный душ. Собственно говоря, партия уже фактически выиграна, и можно только удивляться, что артисты так затянули бессмысленное сопротивление.
Шульга поблагодарил меня за столь лестную оценку и повёл знакомить с капитаном шахматной команды Сергеем Чернышёвым. Я заикнулся было о том, что в светском обществе не положено беспокоить человека до 10 утра и после 10 вечера, однако Толя сказал, что виконт де Чернышёв наверняка не спит, потому что послезавтра банный день. Такая причинная связь поначалу показалась мне туманной, но Шульга был ясновидцем. Когда мы вошли в комнату, капитан шахматной команды, с ног до головы забрызганный мыльной пеной, ожесточённо стирал в тазу рубашки. Двое других обитателей, Евгений Жинжило и Анатолий Дмитриев, лежали на своих койках и помогали Сергею советами. Выяснилось, что Сергей был дежурной прачкой, и приятели следили, чтобы он не допускал в работе халтуры. Я осмотрелся. На замызганных стенах комнаты висели охотничьи ружья, фотокарточки кинозвёзд и отлично сложенных фигуристок из «Огонька». Постели были застланы бельём, знавшим куда лучшие времена, а пол вызывал содрогание. Зато над столом висел лицемерный лозунг: «Борись за чистоту родной комнаты. Уют — это прекрасно!»
— Выполняете? — я кивнул на лозунг.
— Только им и живём, — с достоинством ответил Сергей, яростно выкручивая рубашку. — А разве вам показалось что-нибудь не так?.. О, конечно, какой стыд!
Сергей всплеснул руками и осторожно, двумя пальчиками, брезгливо приподнял с пола окурок и швырнул его в ведро, демонстративно не обращая внимания на груду другого мусора.
Это пришлось мне по душе, поскольку в своё время я тоже был непримиримым борцом за чистоту в студенческом общежитии. Я почувствовал, что Чернышёвым стоит поинтересоваться, и на этот раз интуиция меня не подвела: Сергей оказался одной из колоритнейших фигур, с которыми мне довелось познакомиться на Севере. Мы наскоро сообщили друг другу необходимые сведения о себе. Сергей, к моему удовольствию, был москвичом, и я неоднократно проезжал мимо дома на Октябрьской площади, в котором он жил. Я даже припомнил, что какой-то тип однажды кинул в меня с верхнего этажа шкурку от банана.
— Так это были вы? — радостно закричал Сергей. Мы заключили друг друга в объятья. Затем Сергей препроводил меня в отведённую высокому гостю резиденцию, с тонким вкусом меблированную комнату, в которой, помимо проржавевшей кровати и раскладушки, стоял полуразвалившийся шкаф, заполненный обрывками бумаги и пустыми консервными банками. Едва успел я улечься, как Сергей принёс мне спальный мешок и на мой недоуменный вопрос сказал, что в этой комнате он провёл одну зиму и знает, что к утру в ней бывает прохладно. Голосом, в котором звучало плохо скрытое сомнение, он пожелал спокойной ночи, и я, утомлённый трудным днём, мгновенно уснул.
ВОТ ОТКУДА НАЧИНАЮТСЯ ПРОГНОЗЫ
Ночью мне приснился жуткий сон. Голый, я выскакиваю из бани, катаюсь в снегу и бегу обратно. Но какой-то шутник закрыл дверь, и на мой отчаянный стук из бани доносится дьявольский хохот. Я чувствую, что начинаю обрастать льдом, и тут ко мне подкатывает свою тележку мороженщица и гнусным голосом выкрикивает: «Горячее мороженое! Мишка на севере, Машка на юге! Эскимосы ели — все деньги проели!»
Я проснулся от злости и… холода. Посветил фонариком: не только окно, даже подоконник и одна стена покрыты изморозью. В комнате наверняка было ниже нуля. Некоторое время я лежал, чертыхаясь и осмысливая варианты, которые позволяли не вылезать из постели. Гамлет так не изводил себя, взвешивая все «за» и «против». Но эти варианты, связанные с сохранением «статус-кво», страдали столь существенными изъянами, что гнусная перспектива, которую я до сих пор держал в чёрном теле, становилась все более назойливой. Я лягал её окоченевшими ногами, загоняя на задворки, бросал в бой все новые аргументы, но тщетно. Было ясно, что из постели вылезать придётся, и я сделал это могучим усилием воли, воспоминание о котором до сих пор согревает мою душу. Я надел носки, меховые штаны, шапку-ушанку, свитер, залез в спальный мешок и, продрожав с полчаса мелкой дрожью, уснул. К сожалению, не могу припомнить, что мне снилось вторую половину ночи. Кажется, черти окунали в котёл со смолой печника, который сложил печь в моей комнате.
Утром я пошёл знакомиться со станцией. Представьте себе площадку размером с полтора-два футбольных поля. Справа — застывшее море, слева — та самая гора, которой я вас заинтриговал. В центре площадки прижались друг к другу домики, в которых живёт человек тридцать штатного коллектива, а на торцевой стороне — служебные помещения. Здесь работают метеорологи и аэрологи.
Первые занимаются погодой. Не прогнозами, точность которых прокормила многие поколения эстрадных остряков, а конкретной погодой, данной нам в ощущении. Каждые три часа метеорологи (старший — сосед Чернышёва Анатолий Дмитриев) снабжают радистов сведениями о температуре, влажности и давлении воздуха, о поведении ветра, солёности и температуре морской воды. Каждые три часа — просто написать, но в жизни это каждую ночь оборачивается маленькой драмой. Потому что среди метеорологов — совсем юные девушки, а природа так их устроила, что они боятся выходить ночью. Ведь нужно-то выходить не на балкон, под которым сладкоголосые юноши поют серенады, а в студёную ночь, да ещё с пургой, да ещё с медведями, которые время от времени напоминают о своём существовании. И бывает, особенно на первых порах, что девушки в мрачные, заполненные медведями ночи будят ребят, и те их провожают, проклиная вслух эмансипацию, но в душе чувствуя себя могучими и отважными рыцарями.
В первое же утро я стал свидетелем забавного зрелища, которое привело бы в восторг детвору. Раздвинулись двери сарая, и с огромным, похожим на исполинский арбуз шаром в руках выбежал аэролог Борис Зинин. Спринтерский рывок на сто метров — и шар взлетел в воздух, как мыльный пузырь. Это — аэрозонд. Его подъёмной силы, созданной несколькими кубическими метрами водорода, достаточно, чтобы поднять в воздух портативную радиостацию. Батарейки рассчитаны на два часа работы, и за это время шар-зонд успевает хорошенько прогуляться по небу на высоте до сорока километров. Вместе с Борисом я пошёл в домик аэрологов. Здесь, не отводя глаз от локатора, сидел техник Женя Григоркин. На экране — крохотные светлячки-импульсы: зонд набирает высоту и посылает на землю первые сигналы. Их принимают автоматы, которые вычерчивают на бегущей бумаге небесную кардиограмму: давление, температуру и влажность в верхних слоях атмосферы. Григоркин же с помощью локатора определяет направление и скорость ветра.
