Жюль Верн - Дунайский лоцман
Финикийцы, греки, римляне, персы, гунны, готы, славяне, мадьяры, турки и многие другие спорили за право владеть этими пространствами. Там проходили племена, чтобы потом осесть в Центральной или Западной Европе, где после медленного развития они породили современные национальности.
Различные народы, в течение веков наслаиваясь один на другой между Средиземным морем и Карпатами, кончили тем, что осели со всем своим добром, и в странах Восточной Европы стал утверждаться относительный мир между так называемыми цивилизованными нациями. Местные смуты, грабежи, убийства, кажется, с этих пор ограничились частью Балканского полуострова, еще управляемой турками.
Пробившись в Европу в 1356 году из Малой Азии, турки столкнулись с прежними завоевателями, которые, придя прежде них из Центральной Азии и давно уже приняв христианство, начали сливаться с туземными народами и превращаться в устойчивые нации. В постоянно возобновлявшейся вечной борьбе за существование эти новорожденные нации защищались с ожесточением, которому учились друг у друга. Славяне, мадьяры, греки, тевтоны противопоставили турецкому нашествию живой барьер, который местами прогибался, но нигде не был полностью опрокинут.
Задержанные по сю сторону Карпат и Дуная, турки оказались даже неспособными удержаться в этих границах, и так называемый «восточный вопрос» есть история их векового отступления.
В отличие от тех давних завоевателей, которые им предшествовали и кого они хотели заменить, этим азиатским мусульманам никогда не удавалось ассимилировать народы, подпавшие под их власть. Водворившись военным путем, они и оставались победителями, распоряжаясь покоренными как господа рабами. Такой метод управления — вдобавок при различии религий — мог иметь последствием только постоянные восстания угнетенных.
В самом деле, история полна такими народными возмущениями, которые после столетий борьбы завершились в 30-70-х годах XIX века установлением более или менее полной независимости Греции, Черногории, Румынии и Сербии. Что же касается других христианских народов Европы, они продолжали терпеть владычество последователей Магомета.
Это господство в первые месяцы 1875 года стало еще более тяжелым, нежели обычно. Под влиянием мусульманской реакции, которая тогда торжествовала при дворе турецкого султана, христиане Оттоманской империи были придавлены налогами, их убивали, подвергали мучениям. Ответ не заставил себя ждать! В начале лета поднялась Герцеговина.
Отряды патриотов вышли на бой и под предводительством храбрых командиров отвечали ударом на удар посланных против них регулярных войск.
Скоро пожар распространился, захватив Черногорию, Боснию, Сербию. Новое поражение, которое турецкие войска потерпели в январе 1876 года, воспламенило мужество патриотов, и народный гнев начал подниматься в Болгарии. Как всегда, он начался скрытыми заговорами, тайными объединениями, где собиралась пылкая молодежь страны.
В этих тайных сообществах быстро выделялись руководители и утверждали свой авторитет над более или менее многочисленными товарищами, одни — красноречием, другие — силой ума или горячностью патриотизма.
Группы создавались в короткое время, и в каждом городе все они объединялись в одну.
В Рущуке[15], значительном болгарском центре, расположенном на берегу Дуная почти напротив румынской Журжи, наибольший авторитет среди заговорщиков завоевал лоцман[16] Сергей Ладко. Вряд ли они могли сделать лучший выбор на место своего командира.
Достигший примерно тридцати лет, высокого роста, белокурый, как истинный северный славянин, геркулесовой силы, необыкновенной ловкости, привычный ко всяким телесным упражнениям, Сергей Ладко обладал всеми физическими качествами, которые так нужны военному предводителю. Но, что было, пожалуй, еще важнее, он отличался и высокими свойствами духа: энергией, благоразумием, страстной любовью к своей стране.
Сергей Ладко родился в Рущуке, где изучил профессию дунайского лоцмана, и покидал город только для того, чтобы проводить в Вену или еще выше или ниже — к волнам Черного моря — баржи и шаланды, владельцы и капитаны доверялись его превосходному знанию великой реки. В промежутках между этими полуречными, полуморскими плаваниями Ладко посвящал свой досуг ужению и достиг удивительной ловкости в этом искусстве, а доходы, присоединенные к лоцманскому заработку, обеспечивали ему полный достаток.
Работа лоцмана и страсть к рыболовству вынуждали Ладко проводить четыре пятых жизни на реке, и он воспринимал воду как родную стихию. Переплыть Дунай, возле Рущука весьма широкий, наподобие морского пролива, он считал простой игрой, и не счесть было спасенных им.
Еще до антитурецких волнений такое достойное и честное существование сделало Сергея Ладко популярным в городе. Бесчисленны были его друзья и поклонники, иных он даже и не знал. Можно было бы сказать, что эти друзья составляли все городское население, если бы не существовал Иван Стрига.
Он был уроженцем Болгарии, этот Иван Стрига, как и Сергей Ладко; между ними, однако, не было ничего общего.
Наружность их была совершенно различна, хотя в паспорте, который содержит лишь общие приметы, пришлось бы употребить одинаковые термины, чтобы описать и того и другого.
Так же как и Ладко, Стрига был высок, широк в плечах, силен, имел белокурые волосы и бороду. У него также были голубые глаза. Но этими общими признаками и ограничивалось сходство. Насколько лицо одного с благородными чертами выражало откровенность и сердечность, настолько грубые черты другого свидетельствовали о лукавстве и холодной жестокости.
В нравственном отношении различие еще более увеличивалось. Ладко жил открыто, а что касается Стриги, никто не мог сказать, как добывает он то золото, какое он тратил не считая. Поскольку об этом ничего не было известно, людское воображение давало себе полную волю. Толковали, что Стрига — предатель своей страны и народа, служит наемным шпионом у турецких угнетателей; говорили, что к занятию шпионажем он добавляет контрабанду, когда представляется случай, и что всевозможные товары переправляются благодаря ему с румынского берега на болгарский и обратно без уплаты таможенных сборов; утверждали даже, покачивая головой, что всего этого еще мало и что Стрига добывает средства грабежом и разбоем; говорили еще… Но чего не скажут? По правде, никто ведь ничего не знал о делах этой подозрительной личности, и, если обидные предположения публики отвечали действительности, Стрига, во всяком случае, был очень увертлив и никогда не попадался.
