Александр Старостин - Спасение челюскинцев
Днем капитан потянул носом и сказал:
— Через восемь часов попадем в сильный туман… Это хорошо.
— Как вы определили? — спросил Бабушкин, который оказался на мостике.
— Неужели не чувствуете, как спереди по курсу тянет сыростью?
Те товарищи, которые слышали слова капитана, стали принюхиваться.
— А чего ж хорошего — туман? Ведь это как будто плохо для судовождения.
— Для судовождения плохо. А для ледокола в самый раз. Туман — это значит большое пространство чистой воды.
И в самом деле, через восемь часов хода вышли на чистую воду и погрузились в густейший туман.
По открытой воде шли, однако, недолго. Через три часа оказались снова в зоне льда.
И хотя «Челюскин», обходя ледяные поля с севера, двигался довольно уверенно, перспективы плавания были неважными.
Профессор В. Ю. Визе, находясь в это время на борту «Александра Сибирякова», сообщил, что его судно попало в тяжелые льды и вынуждено пробиваться на юг.
Потом стало известно, что летчик Молоков, который базировался со своим гидропланом на мысе Челюскин, вылетел на ледовую разведку, чтоб вывести «Сибирякова» из западни. А когда узнали, что вывел, Бабушкин поглядел на капитана: что теперь тот скажет об авиации. Но ответа не дождался.
— Скоро опять войдем во льды, — сказал Воронин.
— Что есть главное в ледовом плавании? — спросил Бабушкин. Он никогда не упускал возможности пополнить свои знания в любом деле.
— Главное дело — избегать льдов. А форсировать их только в самом крайнем случае. Иначе корпус повредишь и вызовешь опасное сотрясение машины. Самое же плохое дело — неопределенность. То есть легко оказаться в ледовой ловушке, из которой и не выберешься… Конечно, надо налаживать ледовую службу по всему пути, чтоб знать состояние льдов. Хорошо бы иметь и точные карты. Наши, теперешние, никуда не годятся. Впрочем, мы и занимаемся уточнением карт: работаем на будущее.
Капитан поднял к глазам бинокль. Потом передал его Бабушкину.
— Видите темные пятна? Это или разводья, или майны.
— Ничего не вижу, — признался Бабушкин.
— Это у вас просто глаз не поставлен на разводья. У каждого человека глаз поставлен на свое дело.
Воронин пошел в штурманскую и записал: «14 августа в 5 часов 40 минут… Лед крупнобитый — восемь баллов».
И началось испытание судна.
— Полный вперед! — скомандовал Воронин.
Послышался звон сигналов в машинном отделении. Тихий, умиротворенный гул малого хода сменился грохотом полного — судно рванулось вперед. Капитан, перегнувшись через борт, стал глядеть под форштевень. «Челюскин» вздрогнул от удара и медленно, как бы нехотя, задрал нос кверху, лед, не выдержав веса судна, со вздохом переломился. С него скатились потоки натаявшей воды. Судно осело носом, и его бока раздвинули льдины в стороны.
Капитан недовольно морщился: «Сибиряков» такие льды форсировал с легкостью необыкновенной.
Те, кому надоело смотреть на «ледовое крещение» судна, спустились в свои каюты. Но лед и тут давал о себе знать — льдины скреблись о корпус, шуршали и стонали.
В трюмах, где нет внутренней обшивки, стоял неистовый грохот. Морская качка превратилась в ледовую.
Удары бывали настолько сильны, что кое-кто стал поговаривать:
— Есть один шпангоут![5]
— А вот и второй полетел.
В три часа дня на капитанский мостик вихрем влетел старпом Гудин и что-то шепнул на ухо Воронину. Оба скрылись во мраке трюма. И скоро всем стало известно: «Челюскин» получил первые серьезные повреждения. По правому борту разъехался шов и срезались заклепки.
В судовом журнале Воронин записал: «14 авг. в 15 час. обнаружена течь корпуса в межпалубном пространстве трюма № 1 с правого и левого борта. Легли на компасный курс вест. Лед крупнобитый — восемь баллов».
Журналисты собирали на память о первом повреждении срезанные заклепки толщиной с водопроводную трубу.
— Начались приключения, — процедил сквозь зубы Воронин. — Впрочем, я это знал.
— Все не так плохо, как вы полагаете, — возразил Шмидт. — «Челюскин» форсирует льды самым слабым своим местом. Ведь вы знаете, что пароход перегружен и сидит низко в воде. Вот отгрузим уголь, судно поднимется и будем бить лед уже укрепленным поясом. Вызовем «Красина» — он и уголь у нас возьмет, и потом выведет нас на чистую воду.
Воронин глядел за борт и о чем-то размышлял. Шмидту показалось, что капитан несколько осунулся и поскучнел.
«Он повреждения судна воспринимает, как повреждения собственного тела», — подумал Шмидт и продолжал бодрым голосом, каким говорят обычно с больным: — Все будет хорошо, Владимир Иванович. Кругом столько мощных ледоколов — помогут.
— Дальше не пойдем, — сказал Воронин, поворачиваясь к Шмидту, и пояснил: — Самостоятельное движение без посторонней помощи только даром расшатает корпус судна. Надо ждать «Красина».
— Как только разгрузимся, дела пойдут лучше. Вот увидите.
— Да, лучше, — согласился Воронин.
Оптимизм начальника экспедиции передался и остальным челюскинцам.
Гидролог Хмызников спустился в кают-компанию и сел за пианино. Тут же подоспели музыканты с балалайками и гитарами, и был устроен самый настоящий концерт. Играли «Светит месяц», «Стеньку Разина», «Вот мчится тройка почтовая».
«Отдыхайте, товарищи, — сказал капитан мысленно, — скоро вам предстоит аврал. И не один, а сотни. Вы еще не видели настоящих авралов».
17 августа стоял тихий, ясный день. Надо льдами плыло и дрожало марево, словно там, вдали, — открытая вода. Но если приглядеться, то можно было видеть, что огненные точки не плывут, а остаются на месте.
Обидно терять время в такую погоду. Но делать нечего.
И вот на горизонте показался легендарный «Красин», похожий на утюг.
Он шел, разбрасывая льды, как осенние листья. Подходя к «Челюскину», он навел такую волну, что треснули льды.
До 17 августа на «Челюскине» еще не все знали друг друга. В пути, конечно, происходили знакомства, разговоры, совместные трапезы, хоровое пение. Но разнородный коллектив, который впоследствии именовали челюскинцами, стал единым только после встречи с «Красиным».
«Почему же так?» — спросите вы.
Да потому, что был объявлен первый настоящий аврал, на котором стало ясно, кто есть кто.
Команда «аврал» относится ко всем без исключения. Тут уж нет ни ученых, ни моряков, ни плотников. Нет ни сильных, ни слабых, ни старых, ни молодых. Нет ни сердечников, ни язвенников. Эта команда требует равного участия всех, кто на корабле. Выстоять против стихии и победить невозможно, если не объединиться.
