Антони Смит - Две горсти песку
В известном смысле мы чувствовали себя стоящими неизмеримо выше тяжелой металлической махины. Как-никак первые аэростаты взлетели на сто двадцать лет раньше, чем аппараты тяжелее воздуха. Первенство принадлежало нам. Конечно, самолет поддается управлению и развивает высокую скорость, но зато у нас был почти двухсотлетний стаж. Так что можно только одобрить правило, по которому моторные самолеты обязаны уступать дорогу планерам, а планеры — аэростатам. Громогласная «Дакота» завершила облет своего предшественника, приветственно качнула крыльями и продолжала свой шумный полет.
Вдруг мы заметили, что шар быстро теряет высоту. Когда машешь руками и упиваешься своим превосходством, легко забываешь о текущих делах. Альтиметр показывал шестьдесят метров, и падение продолжалось. Рокот моря звучал все более неистово.
— Живей, Шарль, две горсти! Песок беззвучно упал в море.
— И еще две!
Шарль снова нагнулся над мешком. Я следил за альтиметром: стрелка замедлила ход, потом почти замерла. Даже в критическую минуту не стоит сбрасывать чересчур много балласта, ибо, спасаясь от морской пучины, вы можете забраться слишком высоко в небесную. Шарль держал наготове очередную горсть песку, а я глядел на стрелку. Море было в семнадцати метрах под нами, ближе некуда, когда стрелка опять дернулась вниз. Шарль бросил песок так, словно обжегся. На этот раз мы даже услышали, как песок встретился с водой, зато стрелка подскочила вверх. И вот уже аэростат уверенно набирает высоту. Каких-нибудь пяти горстей песку оказалось достаточно, чтобы морская катастрофа отступила и возобновился спокойный полет. На высоте двухсот метров равновесие восстановилось.
По-прежнему идя на этой высоте, мы достигли Африки. Встреча с землей оправдала все ожидания. Не совершая никаких усилий, мы с радостными криками прошли над полосой прибоя и очутились над сушей. Так же внезапно гул моря сменился типичным для тропиков стрекотанием насекомых.
Словно кто-то нажал кнопку. Только что под нами сражались волны, миг — и они уже далеко позади. Пятидесятикилометровый перелет с Занзибара благополучно завершился.
Все время, пока мы летели над проливом, Дуглас был занят съемками. Держать камеру «Аррифлекс» с кассетой на 130 метров пленки, сменять объективы и пленку, приседая на дно корзины, — вся эта хитрая механика не давала ему ни секунды передышки. Теперь он первым сообразил, что отпала нужда в пропитанных потом спасательных жилетах. Мы сняли их по очереди, ибо в тесной гондоле, когда в воздухе мелькают две руки, для второй пары рук попросту не хватит места. Так же поочередно мы опустили жилеты вниз на мешки, а затем сняли чехол с гондолы. Надобность в нем тоже отпала. Отметив таким способом встречу с землей, мы дружно перегнулись через край гондолы, чтобы поглядеть.
Я не очень-то ясно представлял себе, что увижу, потому что наши карты не изобиловали подробностями, а сам я впервые сюда попал. Так или иначе, край удивил меня своей девственностью. Всюду деревья, а на редких прогалинах все пространство было занято кустарником. Не было ни дорог, ни тропинок, ни домов. И уж конечно, не было людей. Сквозь неумолчный стрекот насекомых время от времени до нас доносились хриплые крики птиц, которые взлетали над деревьями. Я не видел ни одного ручья и шума воды не слышал, а между тем было душно и пахло, как в оранжерее. Словно райский сад, ожидающий человека: благодатные, плодородные кущи — только людей не хватало. Может быть, все-таки под деревьями кто-нибудь прячется? «Джамбо!» — кричали мы, вернув этому слову его первоначальный смысл, однако никто не отозвался. Еще несколько птиц взлетело с ветвей и село поодаль. Выло немножко жутко и очень красиво, не говоря уже о том, что мы просто радовались земле, — и кто бы не обрадовался, оказавшись над сушей после такого путешествия! Да будь здесь самый невзрачный ландшафт, мы все равно были бы счастливы. А тут так красиво, что дух захватывало, и мы молча смотрели, смотрели, боясь хоть что-нибудь упустить.
И уж конечно, мы не хотели упустить дорогу. Только что-то не похоже, чтобы тут могли проходить какие-либо дороги… Мы с Шарлем опять обратились к карте, продолжили линию от места старта до последней вычисленной точки и дальше, так что она пересекла берег Африки. Но как убедиться, совпадает ли эта линия на самим деле с нашим курсом? На карте, куда ни погляди, одно слово «буш». Кое-где она толковала что-то о «фермах», но без особой уверенности; не было даже показано, где кончается ферма и начинается лес. Дорога была единственным ориентиром, а до нее в этом месте от берега километров десять-пятнадцать. Вдруг я заметил между деревьями глубокую борозду.
— Там внизу проходит тропа! — сказал я. Мы уставились на полоску бурой грязи — не покажутся ли на ней люди? Но она оставалась безлюдной и безмолвной. Посмотрели на карту — может быть, тропа обозначена? Нет… Вдруг нас осенило.
— Никакая это не тропа, — заявил Шарль. — Это же и есть дорога, черт побери.
Он был прав, надо было срочно что-то предпринимать. Несмотря на малую высоту, мы шли со скоростью около тридцати пяти километров в час и, следовательно, быстро удалялись от дороги. Каждая лишняя минута в воздухе — лишних полкилометра пешего хода до дороги. Легко парить над зарослями, совсем другое дело прорубать себе путь сквозь них на земле. Я открыл выпускной клапан, и через две секунды мы начали снижаться. Одновременно мы сбросили гайдроп. Вытянувшись во всю длину, шестидесятиметровый канат вскоре коснулся древесных макушек. Эта мера сыграла свою роль, аэростат уравновесился в тридцати метрах над стремительно уходящим назад сплетением ветвей.
До сих пор все шло хорошо, но где тут садиться? Я не видел впереди ничего подходящего. Никакой прогалины. Никакого болотца. Ничего похожего на ферму и, к счастью, ничего похожего на сизаль. Над деревьями воздух был чуть холоднее, и, несмотря на гайдроп, аэростат тянуло вниз. Я стоял в передней части гондолы, Шарль — в задней, если такие определения вообще приложимы к предмету меньше метра длиной. Как только мы теряли высоту, я отдавал распоряжение сбросить горсть песку. Вот так, прыгая по-лягушачьему, мы и проникали все глубже в сердце Африки.
— Еще горсть? — спросил Шарль.
— Постой. Рано. Теперь давай! Мы подскочили вверх и перепрыгнули через очередное препятствие.
— Далековато придется нам идти, — заметил Дуглас.
— Видит бог! — подтвердил Шарль.
— Еще горсть.
— Есть еще горсть, — отозвался Шарль, и в нескольких метрах под нами проскочила макушка дерева.
Хотя наша скорость из-за гайдропа и малой высоты упала до каких-нибудь пятнадцати километров в час, деревья мчались мимо с пугающей быстротой.
— Еще горсть.
— Есть, — сказал Шарль.
— Очень далеко идти… — произнес Дуглас. Вдруг прямо перед нами выросло сухое дерево, страшно корявое, с клочьями мха на белых сучьях.
— Еще горсть, Шарль, Нет, постой! Больше не надо. Попробуем налететь на дерево. Врежемся в него.
Прежде чем кто-либо успел сказать что-нибудь еще, аэростат и впрямь врезался в дерево. Мы присели и увидели мелькающие ветки. Раздался страшный треск. Гондола подскочила, зацепилась, но тут же вырвалась на свободу. Пользуясь тем, что аэростат остановился и ветер еще не успел снова подхватить нас, а впереди показалось что-то вроде прогалины, я выпрямился и изо всех сил дернул веревку разрывного полотнища. Еще раз, еще. Наконец полотнище подалось, и мы быстро пошли вниз. Скачок, я опять дернул, и после следующего удара о землю гондола легла набок. Мы дружно шлепнулись ничком на траву Африки, и вместе с нами по земле рассыпалась куча разных предметов.
— Господи! — услышал я приглушенный голос Шарля. Мы выбрались из гондолы и встали на ноги. Никто не пострадал. Оболочка — в ней еще оставалось немного газа — тоже как будто была цела. Она повисла на молодом зеленом деревце. Метрах в тридцати — сорока позади лежало поломанное засохшее дерево, которое помогло нам приземлиться, а поверх него — гайдроп. Хватит — попетлял, поизвивался, можно отдохнуть. Перелет закончился ровно через два часа после старта. Мы совершенно не представляли себе, где находимся. Но ведь все кончилось благополучно. Перелет завершен. Даже лемур был явно обрадован.
Звон в ушах сменился назойливым стрекотанием насекомых. Африка, кругом была Африка… Мы поздравляли друг друга и рассказывали друг другу про наш полет то, что каждый из нас отлично знал и сам. Мы смеялись. Мы размахивали шапками. И снова смеялись. Потом, с некоторым опозданием, сообразили, что здесь нас никто не найдет. Нужно самим искать наших друзей.
За шаром
К числу героических страниц истории воздухоплавания относится полет Андре и двух его соотечественников. Они задумали пройти на воздушном шаре над Северным полюсом (теперь-то нам очевидно, что это была безрассудная затея), но вынуждены были сесть на льду в районе восемьдесят третьей параллели. Из-за обледенения клапана и оболочки аэростат отяжелел настолько, что подъемная сила оказалась недостаточной. Пришлось совершить посадку. На шестьдесят шестом часу полет кончился. Участники сфотографировались сами и сфотографировали обмякшую оболочку. Через три месяца после долгого санного путешествия они погибли, хотя у них еще оставались продукты. Никто не сомневался, что их постигла беда, но где и когда-долго оставалось загадкой. Лишь спустя тридцать три года аэронавтов нашли вместе с остатками снаряжения, в числе которого был фотоаппарат. Заснятая пленка хорошо сохранилась на морозе, и ее осторожно проявили. Четкие снимки помогли многое выяснить. Трагические фотографии: ведь члены экспедиции превосходно понимали, что произошло и что их ожидало. Они были живы-здоровы. До поры до времени. У них было все, кроме надежды. Они установили аппарат, навели резкость и нажали спуск. Позади них на льду лежал парализованный аэростат.
