Майкл Такер - Италия: вино, еда, любовь

Майкл Такер

Италия: вино, еда, любовь

Посвящается Джил.

Можешь забрать себе весь мир, но оставь мне Италию.

Нас можно купить, но нам нельзя докучать.

Глава 1

Наш домик расположился на склоне покрытого оливковыми деревьями холма, словно ребенок, который устроился на коленях сильного, бесконечно терпеливого дедушки. Сначала мы называли этот холм горой, но однажды взобрались на его вершину и увидели протянувшиеся до горизонта вершины Сибиллини в шапках снегов. Нет, возле нашего дома возвышается именно холм, один из тех многих, что вздымаются волнами на севере и юге, насколько хватает глаз, и переливаются серебристо-зеленой листвой оливковых деревьев. Крошечный каменный домик будто бы вжимается в склон холма, поэтому нам не стоит опасаться первых лучей утреннего солнца, которые могли бы нас потревожить, если бы проникли в окно нашей спальни. Впрочем, в то утро я встал именно с первыми лучами.

Ночью я спал как младенец. Возможно, этому поспособствовали три стакана граппы, выпитые мною за ужином. А кроме того, мы опорожнили бездонный, казалось бы, кувшин местного красного вина, заедая его запеченной на углях бараниной и жареной картошкой. Ох уж эта картошка!.. Кто знает, может, она мне и приснилась. Вообще-то, как правило, я после большой тарелки пасты картошку не ем. По крайней мере, за один присест. Между прочим, паста была самая простецкая — обычные макароны с оливковым маслом да сверху граммов двести трюфелей. Трюфели здесь вообще растут как сорняки.

Небо медленно сменило цвет с серого на светло-голубой. Одна за другой запели птицы. У меня еще имелась в запасе пара свободных часов, поэтому я просто лежал и слушал их. Я прилетел сюда два дня назад, чтобы окончательно уладить все формальности, связанные с приобретением этого дома среди холмов Умбрии. Сегодня днем мне предстояло отправиться в обратный путь, в Калифорнию. Внутренние биологические часы сбились напрочь, однако нехватка сна меня не волновала — посплю как-нибудь в другой раз.

Рустико — именно так назывался дом. Уже триста пятьдесят лет стоял он на склоне холма, обратив окна на широкую зеленую долину Сполето. Словом «рустико» итальянцы называют крестьянскую хижину, в которой каждый год во время сбора урожая оливок спят сезонные рабочие. Теперь она станет приютом для двух приезжих актеров.

Я отправился на кухню и сварил себе кофе. Сел за столик в открытой беседке у двери, что вела на кухню, и принялся наблюдать за птичкой с черно-белым хохолком, напоминавшей своим наглым видом Вуди Вудпекера.[1] Птичка, издав пронзительный крик, спланировала с ветки вниз, пронеслась на бреющем полете над садом, а потом, взвившись вверх, несколько раз обогнула печную трубу. Уже сейчас, ранним утром, становилось ясно, что день обещает быть знойным. Однако даже в самую жаркую пору в нашем доме было прохладно, словно в винном погребе — толщина каменных стен составляла около метра, отчего снаружи здание казалось значительно больше, чем изнутри.

Я позвонил Джил в Калифорнию. Вчерашний день там еще не кончился, и пока по местному времени у них было только девять вечера. Ужасная путаница из-за этих часовых поясов… Я рассказал Джил о вчерашней встрече в приемной у нотариуса, в ходе которой я подписал все бумаги и передал два чека: один в открытую, второй — под столом. Я поведал ей о том, как нотариус с торжественным видом прочитал вслух весь договор, делая паузу после каждого предложения, чтобы мне перевели его смысл. Все прошло очень официально. Затем я рассказал, как после этого Бруно и Мейес, продавшие нам дом, и наша подруга, торговый агент Джоджо, повезли меня на обед в ресторан «Fontanelle», расположенный в нескольких километрах от нашего нового дома.

Я поделился с Джил своими чувствами, поведал ей, что ощущаю в этот самый момент, сидя в саду и слушая пение птиц, о том, как манит меня это место, о том, как его ритм определяет темп жизни — для всех и для каждого. Я не могу назвать себя особо терпеливым человеком. Тишина, спокойствие и неподвижность не мой репертуар. Однако, возможно, после того как мы поселимся в этом доме, и в этой долине кое-что изменится…

Мы познакомились в Вашингтоне на подмостках Арена-стейдж в 1969 году. Я был женат, у меня имелась годовалая дочка, Джил же была помолвлена с актером, работавшим в Монреале. Во время чтения пьесы, которой предстояло открыть новый сезон, наши глаза встретились, и когда дело дошло до репетиций, мы уже были по уши влюблены друг в друга. Мы вместе вот уже тридцать пять лет, а наши чувства и не думают остывать. Через несколько дней после закрытия сезона я развелся, еще через месяц мы с Джил забрали к себе мою дочку Элисон. Потом мы отправились в Нью-Йорк, чтобы попытать счастья в театрах Бродвея, однако пытать его в основном приходилось на бирже труда. Мы были буквально на грани отчаяния, но все-таки нам вместе удалось отойти от края пропасти. Это и стало нашим стилем жизни.

У нас все повторяется с периодичностью в девять лет. По крайней мере, когда оглядываешься назад, кажется именно так. Нью-Йорк можно сравнить с поездом с двумя локомотивами — почти восемнадцать лет мы, образно выражаясь, провели в окопах, строили карьеру, учились подолгу жить в разлуке, попадали в ловушки, сталкивались с самыми разными искушениями. В Нью-Йорке выросла Элисон. В дождь и зной я возил ее в школу на велосипеде, а потом мы уехали и оставили ей квартиру — Элисон поступила в колледж в Нью-Йорке. Нашего сына Макса Джил родила в больнице Ленокс-хилл. Каждый день я возил Макса на велосипеде в школу Монтессори на 89-й улице. Нью-Йорк был нашим гнездышком. Там мы познакомились с нашими самыми лучшими друзьями — с такими, бывает, не видишься по десять лет, а они все равно остаются самыми близкими. В Нью-Йорке мы сформировались — как личности, как семья, как пара.

В 1986 году нам позвонил мой старый друг Стивен Бочко — мы с ним познакомились еще в колледже. Он сказал, что собирается снимать новый сериал, и предложил нам принять в нем участие. По его словам, он даже придумал для нас роли. Трубку взяла Джил. Она от всей души поблагодарила Стивена, заметив при этом, что она актриса театральная и вообще ей не хочется никуда уезжать из Нью-Йорка. Дети устроены в нормальные школы, у нее здесь свое гнездышко, а на телевидение ее не тянет. Я кинулся к ней через всю комнату, что есть сил крича, чтобы она соглашалась — соглашалась на любых условиях.

Впрочем, волновался я совершенно напрасно. Бочко ее успокоил: не хочешь сниматься — не надо; просто позволь мне, когда я буду писать реплики, представлять тебя, так у меня лучше получатся диалоги. Джил великодушно согласилась.