Сергей Гомонов - Режим бога (Последний шаг)
Но нет, перед равангой и в самом деле находился Айят…
— Да кто ты?! — не вытерпел Улах, вскидывая руку с ножом. — Говори, не то убью!
Грациознее кошки юноша отпрыгнул к ширме:
— А ты приглядись! Не узнаешь?
Телохранитель бросился к нему, но, встретившись взглядом с Айятом, упал, как спеленатый по рукам и ногам. Улах укрепил свою защиту, подскочил к младшему брату, занося нож для удара.
— Проклятие всегда возвращается, Улах! Я — твое проклятие! — и, выдернув руку из-за спины, скрываемым там копьем он пробил насквозь глотку Улаха. Наконечник копья был сделан в точности из такого же вулканического стекла, что и нож раванги.
Падая навзничь и не веря, что такое могло произойти, черный раванга еще успел увидеть, как Айят, завладев его ножом, всаживает заговоренный клинок в глаз очухавшемуся телохранителю.
Факел погас.
* * *Айят взял со стола оставшуюся от прежней лаборатории химическую колбу и встал на колени возле окровавленного Улаха. Тот уже перестал биться в агонии, и тело его начало коченеть.
Юноша наклонился ко рту брата, поднес колбу к синеющим губам мертвеца и что-то тихо забормотал.
— Атме, атме… ашами-йол!.. Атме, атмереро… асани… асани! — слышалось иногда из его уст. — Аярэй, аярэй… инасоутерро… атме… атмереро… асани, асани!
Стекло начало туманиться, сереть, темнеть. Дым внутри сгущался, оседая копотью на стенках сосуда.
— Ит-тааро месех ашами Айя-Та! Айя-Та! Инасоутерро… атме, атме ито-ас, ито-ас-с-с-с-с!
Отклонившись, Айят сел на пятки и устало прикрыл глаза. Колба в его руках стала черной.
— Только атме Айя-Та — твой обидчик, Улах! Только он сможет выпустить тебя, — прошептал молодой воин, раздвигая асфальтовые плиты пола и пряча колбу в широкую щель. — Помни это имя: Айя-Та!
Он оглянулся напоследок и, выйдя из домена, крепко закрыл дверь. Тут же из кустов показались копьеносцы-Птичники, оставив лежать на дерне своих спутанных сетями пленников — воинов-Плавунов, пришедших сюда с Улахом.
— Идите в деревню, ведите туда пленных, — заговорил Айят. — Дальше я сам.
Из-за поворота на тропинку ступил еще один Птичник, а на полшага впереди него почти бежала девушка, которая давно поглядывала на седьмого сына Говорящей, и не без взаимности с его стороны. Она была одета как танцовщица, тело ее мерцало от притирания, отпугивающего змей, глаза светились от зелья, изгоняющего усталость. Когда заканчивалось его действие, человек падал замертво и спал кряду несколько дней. Айят предупредил ее об этом, она кивнула.
— Где Улах? — шепнула красавица, и воины поддержали вопрос восклицаниями.
— Улах не выйдет из домена, пока его не потревожат. Забудьте сюда дорогу. Ведите его воинов в деревню и ждите там.
Копьеносцы уважительно склонили головы, хоть были среди них и мужчины много старше последнего сына Аучар. Айят сказал так, будто Улах все еще был жив. Так всегда говорили о равангах, даже об умерших и похороненных. А свыкнуться с мыслью о смерти черного шамана пока еще не мог никто. Сухим выходил из воды Улах-шаман, из огня — не обгорелым. Живуч был, силен был Улах. Только сам себя мог покарать Улах, да разве ожила бы совесть в человеке без души, чтобы отозвалась она покаянием при мысли о свершенных злодействах? Не таков был черный раванга.
— Пусть зарастет туда дорога, — сказал самый старший из тех, кто остался возле страшного домена после ухода Айята в сельву. — Пусть вопьются лианы в камни оскверненного дома бога. Пусть скроют его навсегда и станут могилой раванге-губителю. Пусть никогда не найдет оттуда выход кровавый Улах!
— Да будет так! — тихим хором отозвались воины и засыпающая от усталости девушка.
Тогда ее взял на руки тот копьеносец, с которым сидели они на дереве, а остальные отправились подбирать спутанных пленников. Через пару минут танцовщица уже крепко спала, уронив голову на темнокожее плечо своего спасителя.
* * *Айят подходил к поселку Плавунов. В кустах по всей округе хрустел и пощелкивал валежник, суетливо шуршали ветки и тихо шелестели голоса: «Тш-ш-ш! Та-Дюлатар! Т-ш-ш-ш! Та-Дюлатар!» Шепот нес небывалую весть всему племени. Никто не смел выстрелить в бога, пусть он был на стороне врагов. Никто не смел встать у него на пути.
Племя высыпало навстречу юноше. Кто-то, самый зоркий, вдруг разглядел в темноте:
— Это не Та-Дюлатар! Это мальчишка!
Его оборвали:
— Над богами старость не властна! Он одет, как Та-Дюлатар — значит, это Та-Дюлатар! Кто посмеет нарядиться богом?
— Да, да! Я видел сам: Та-Дюлатар таким выходил из круга богов!
— И я видел его тогда! Это он! Он же бог, вот и молодой!
Толпа заколыхалась, пропуская идущего через площадь вождя. Тот передвигался нетвердой старческой походкой, не сводя глаз с Айята.
— Я пришел говорить, — сказал тогда Птичник.
— Ты и есть младший сын Аучар? — немощно прокашлявшись, заскрипел вождь Плавунов.
Айят кивнул. Старик распрямился:
— И имя твое — Айя-Та, Подаренный Богами?
— Мать и брат зовут меня Айятом.
— Твоя мать мертва, Последыш.
Туча наползла на лицо молодого воина, но он лишь мазнул сумрачным взглядом по толпе, охнувшей от изумления и присевшей от тягости его боли.
— Ты ведь явился за нею, Подаренный Богами?
Айят гордо поднял голову, расправил плечи, сбрасывая скорбь, и повторил:
— Я пришел говорить с племенем Плавунов. Белые люди из большого селения за перекопом Айдо разыскивают вас, чтобы наказать за убийство их сородичей.
— Мы знаем… — начал было старик, но юноша уверенно и резко перебил его:
— Я не договорил, вождь!
Тот сник, и отчего-то сникли стоявшие за его спиной воины-телохранители и раванги. Слушая голос седьмого сына убитой Говорящей, Плавуны стояли, словно зачарованные, и внимали странным речам.
— Раванга Улах больше не вернется сюда.
Племя снова охнуло, и на многих лицах, не видимых Айяту из темноты, отразилось облегчение. Больше всех, кажется, ликовали женщины и старики.
— Да, это он втянул вас в войну с белыми людьми, которые теперь не будут знать пощады. Это из-за него враждовали наши племена. Кто скажет мне, какую пользу вы получали, когда убивали Птичников?
Вождь смолчал. Не посмели подать голос и остальные. Старик чувствовал, как тает его влияние на сородичей без поддержки всемогущего Улаха, но по старой привычке те все еще ждали его слова. Когда Айяту ответила тишина, настроение толпы изменилось. Люди не говорили, но мысли их были уже не теми, что раньше.
