Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1
— Нет. Таких отцов у нас нет. В Нобле размножаются в молодости.
— Вы, наверное, тоже мечтаете о семейном очаге и младенчике? — спросила Мари-Луиза.
— Нет. Скажу вам прямо: у меня были большие потрясения, и жизнь повернула в новое русло.
— Как? — удивился Роберт. — И у вас в жизни был взрыв?
— Отец, которого я очень любила, заболел раком легких. Я каждый день навещала его в больнице, а мой жених работал коммивояжером, все время в разъездах, занят и навестил отца лишь несколько раз. Да и не очень хотел, я уверена. После похорон, когда я была в кошмарном состоянии, он сразу уехал по коммерческим делам. Этого я не могла простить, и мы разошлись навсегда. Он оказался не тем человеком, на которого можно опереться в несчастье. Смерть — самое страшное из всего, что нас окружает, и мы всегда должны быть готовы помочь друг другу встретить этот неизбежный ужас. Если нет сочувствия и самопожертвования во имя ближнего — жизнь тогда невыносимо тяжела.
— Вы правы, — сказала Мари-Луиза. — Мне рассказывали такой эпизод из жизни матери Терезы. Однажды принесли умирающего. Когда с него содрали лохмотья, оказалось, что он весь — сплошная рана… Из язв выползали червяки. Мать Тереза склонилась над ним и стала заботливо очищать тампонами, утешая его по-бенгальски. Христианское милосердие должно быть присуще нам всем, раз мы боремся за Коэффициент доброты, правда?
— Что из того, что моего жениха за это выгнали из государства Нобль. Я не верю, что он исправится.
— Вы найдете другого, достойного себя, — сказала Мари-Луиза.
— Отец умер в мое отсутствие. Лопнула вена или артерия в легких, и он умер, захлебнувшись кровью. Меня мучает совесть, что я не напутствовала умирающего отца, и я хожу в ту раковую больницу навещать его товарищей по палате… Я даже стала ухаживать за одним мужчиной, который тоже болеет раком легких и близко сошелся с моим отцом. Я захожу в эту больницу почти ежедневно. Тот мужчина, наверное, думает, что я к нему неравнодушна, но это не так. Просто мне кажется, что приятно чувствовать чью-то заботу, когда тебе тяжело. Легче умирать, зная, что ты любим, что тебе сочувствуют и за тобой ухаживают… Когда его отпускают в город, мы ходим на концерты, развлекаемся. С ним будет не так, как с моим отцом. Я буду рядом до последней минуты, если только его жена не выцарапает мне глаза.
— Что ж, — сказал Роберт, — мы с вами прощаемся и желаем вам успехов. Жизнь — нелегкая ноша, если ты справедлив и стараешься быть добрым.
Немного отойдя, они обернулись и вместо девушки увидели, как солнце разворачивает жернова облаков… То есть они видели облачное небо, накрытый скатертью стол, на нем стакан с остатками выпитого коктейля и коробка от сигар. Вдали, в заливе, виднелись яхты и фрагмент порта: баржи, рыбачьи лодки, большое военное судно. Голова девушки растворилась внезапно, и они осознали, что идут по центральной улице Нобля.
Люди спешили по своим делам, а часы, подобно скрутившимся блинам, висели на иссохшихся деревьях и на гробах.
— Где теперь искать этого господина? — спросил Роберт у Мари-Луизы.
— Отыщем, не беспокойся, — ответила она. — Малыш, мне кажется, ты мог бы положиться на бывшую инспекторшу Интерпола…
Они разминулись с одной из прохожих. Эта женщина одарила Роберта таким теплым глубоким взглядом, от которого он почувствовал себя чрезвычайно важным и значительным. И как кошка внезапно берет и сворачивает со своего пути, нечто задумав, вправо или влево — что такое она задумывает? — так Роберт неожиданно остановился, повернулся и погнался за прохожей.
— Какая у вас сладостная мечта? — спросил он, вырастая у нее на пути.
— У меня? — изумилась женщина.
— Ваши глаза, как зернышки перца, — добавил Роберт.
— А ваши, — тепло улыбнулась женщина, — ваши черные волосы и голубые глаза такое редкое на земле сочетание прекрасного… Ну вот, обменялись комплиментами, а что дальше?
— Вижу кольцо на руке… Вы спешите к мужу?
— Нет. Хотя у меня есть любимый, уважаемый муж. Я спешу на репетицию.
— Вы, наверное, музыкантша, — сказала Мари-Луиза, которая, подойдя, уперла руки в бока и с улыбкой наблюдала происходящее.
— Я — певица, — сказала женщина с перцовыми зернышками глаз.
— Так какая же ваша сладостная мечта? — спросил Роберт.
— Я бы хотела, чтобы мой сынок, когда вырастет, стал таким же гениальным композитором, как Домье, мой шеф. Чтобы мне довелось исполнять сочинения сына. А я очень капризна в выборе репертуара.
— Может, вы знакомы с таким лысым толстяком, героем пивных и публичных домов? Мы ищем этого человека.
— Я не бываю в указанных местах. Но Домье любитель пива, может, он того человека где-нибудь и видел. Пройдем до студии. Вот то строение из розового туфа. Это недалеко. Домье обещал принести мне сегодня новую песню. Он, наверное, уже пришел.
— Когда приглашает такая женщина, отказаться невозможно, — сказал Роберт.
Студия помещалась в здании стиля модерн. В глубине изображающей пупок ниши шла лестница, и вскоре все трое поднялись на второй этаж, где один за другим располагались три отделанных звуконепроницаемым пластиком зальчика с аппаратурой по последнему слову техники. В зале копирования стиля и нюансов тембра за восемью пультами сидели специалисты по интонированию, сольфеджио, жанру и другой технике пения, способные и могильщика обучить подражанию таким исполнителям, как Стив Вондер, Том Джонс, Ник Джаггер или Хулио Иглесиас.
— Желая найти свой стиль, надо копировать величайших мастеров вокала и только затем прибавлять что-то свое, — сказала певица, знакомя Роберта и Мари-Луизу с Домье, кудрявым молодцом двух метров ростом.
— Существует ли идеальная система вождения? — спросил композитор, узнав, что Роберт — пилот «Формулы- 1».
— Вы — баскетбольный обозреватель? — подтрунил Роберт.
— Нет. Я магистр музыки Нобля.
— Что ж, до сих пор мы оба рекламировали государство Нобль, — сказал Роберт. — Приятно пощебетать с близким сердцу человеком. Но перед гонками я не говорю о вождении. Меня удерживают предрассудки.
— Пощебетать? Но ведь я не воробей, или нет?
— Да, — согласился Роберт, еще раз окидывая взглядом его двухметровую фигуру. — Вы не воробей.
— Я не воробей, я — дрозд, — застенчиво признался маэстро. И он рассказал историю о своих способностях превращаться в дрозда: — Когда мне дали нобльское гражданство, я начал изыскивать идеальную систему создания музыки. С помощью математики и программирования я проанализировал Генделя, Баха, Гайдна, Верди, Вагнера и Гершвина… Решение пришло ко мне неожиданно. Однажды ночью я слушал сопровождавшие топ-твенти восклицания радиокомментатора, и мне понравилась одна его фраза. Она была бесконечно мелодична. Наутро я сел за пианино и заметил, что играю мотив этой фразы. Так родилась чудесная мелодия. Простая, запоминающаяся, яркая и впечатляющая. Я понял, что ее хватит на припев к хорошей песне.
