Александр Бруссуев - Кайкки лоппи
Перед рубкой Пашка перекрестился и дал сигнал товарищам, что все, алес махен цюрюк, пришли к критической черте. Он, конечно, ничего вслух не сказал, не шоркал условленно ногами и не испортил воздух, просто пожал руку, лежащую у него на плече.
Джон по цепочке передал сигнал Юре, тот — боцману. Старпом очень осторожно открыл дверь, помня о достаточно тугой пружине. Слава богу, предупредительный красный огонек над дверью не загорелся — электричество-то кончилось, сквозняком не повеяло — кондиционер тоже не работал, словом в рубке ничего не изменилось. Разве что четверка смельчаков увидела какое-то свечение — это луна и звезды освещали сквозь стекла весь мостик.
Боцман остался в коридоре, принимая на себя заботу об осторожном закрытии двери, остальные трое замерли, готовясь к финалу. В рубке было два дивана, по одному с каждого борта. Это, наверно, было для того, чтобы штурмана во время долгих ночных морских вахт могли слоняться с борта на борт: там полежал — перешел — там полежал.
Пашка ловко и совершенно бесшумно пошел на левый борт, Джон более слышно — на правый, Юра же, производя больше всего шума, остался по центру.
На мостике отдыхала штурманская пиратская вахта, оккупировав все диваны, что были в наличие. Они настолько увлеклись сладкими бандитскими грезами, что не обратили никакого внимания на подкравшихся к ним больших белых парней. Это, конечно, было сугубо их делом, никто претензий не предъявлял. Наоборот, каждый из вторгшихся на пока пиратскую территорию постарался как можно надолго задержать отдыхающих после ратных трудов боевиков.
Пашка, например, проткнул «своего» ломиком, как бабочку булавкой, угодив острием точно в сердце. Другой рукой он совершенно напрасно зажал бандиту рот, тот даже не пискнул. Зато свое оружие обратно вытащить он уже не смог: оно прошило не только тело, но и сам диван.
А Джон ударил «своего» трубой прямо по переносице, тот тоже не сказал ни слова против, только тошнотворно хрустнул костями.
Юра же никого не обласкал своим оружием, поднятым на манер бейсбольной биты перед ударом. Он только сопел и крутился на месте. Больше в рубке никого не было.
Пока Юра и Джон привешивали себе на плечи два автомата, оставленных в наследство, Пашка вскрыл какую-то потайную штурманскую нишу, пошелестел там немного передвигаемыми папками и вытащил вполне новый фонарик китайского производства и связку ключей. Потом он скрылся под штурманским столом, где с четвертой или пятой попытки удалось фонарь включить, чтобы выявить необходимый ключ от всех замков — «генерал», как его называли на судне.
Теперь задача предстояла такая же сложная, как и проникновение в рубку. Необходимо было обойти все помещения и обезопасить себя от неожиданного появления «неучтенного» негра. В каюту мастера решили идти в самую последнюю очередь. Верховодящий всем араб должен был быть самым опасным, среди врагов. Сначала думали, вообще не трогать его, просто запереть, как следует, дверь. Но потом, посовещавшись, решили оставить его на концовку. У него обязательно должен был быть телефон, с помощью которого можно запросто вызвать хоть пол-Африки на помощь.
Заперев на все засовы двери на мостик со стороны внешнего периметра, они также осторожно вышли в коридор. Насквозь вспотевший боцман только выдохнул из себя весь воздух, принял в руки один из автоматов и сел напротив капитанской каюты. Если вдруг араб что-то почувствует или, не дай бог, услышит, вряд ли он сразу будет кричать в телефонную трубку «SOS», наверняка попробует сначала разобраться в ситуации. Боцману предложили не стесняться в случае выхода на сцену самого главного злодея.
Существовала также вероятность, что в результате зачистки пострадает сам мастер, запертый в одной из кают, но решили ею пренебречь. В конце концов, никто из негров не был замечен в ношении очков, поэтому приняли принципиальное решение: «очкариков не бить». То, что спящий человек обычно выкладывает свои окуляры на прикроватную тумбочку, как-то выпало из внимания.
В это самое время в румпельном отделении клацали зубами от страха неведения взволнованные палубные урки, а дед, сжав перед собой руки в замок, про себя молился.
«Господи, Боже мой, прости меня за такую просьбу», — думал Баас. — «Пусть у моих товарищей не возникнет ни тени нерешительности. Пусть они не думают о том, что, убивая бандитов, становятся сами такими же. Дай мне, Боже мой, взять этот грех на себя, если бы я не был так стар, я бы был с ними. Ведь это не попытка обретения справедливости, не высокомерное безразличие одних людей к другим. Это всего лишь плата для этих черных парней, которые взялись решать наши судьбы не из-за денег и не из-за идеи. Они готовы нас убивать и мучить для удовольствия, потому что мы не такие, как они. Мы — пришельцы из будущего, недоступного для них еще тысячу лет, если не больше. Раньше мы умели общаться с такими людьми, теперь, почему-то разучились. Господи, не считай, что наша жестокость — проявление слабости и трусости. Господи, прости нас!»
Еще думал Питер Баас, что наша жизнь может сравниваться с вагоном поезда. Чем сильнее мы разгоним его в молодости, тем больше инерции он обретет к старости. Скорость только увеличивается до той меры, когда вагон, не удержавшись на рельсах, слетает с пути. Если разгон идет медленно-медленно, как и положено в юности, то старость пролетает за один чертов миг. Не успеваешь оглянуться, а куда-то делся целый промежуток времени между шестьюдесятью пятью и семьюдесятью годами. Весь вопрос — раньше или позже закончил разгон. Но на старости скорость одна и та же, никуда от этого не деться. Ну а эти пираты, похоже, сами никогда не двигались. Сидели себе на обочине, временами пытаясь вскочить на проходящие мимо целые вереницы вагонов. Им незачем брать разгон, прыгнул — и езжай себе, пока не сбросят.
До того увлекся философией дед, что не заметил, как и заснул. А во сне ехал на крыше своего вагона и отстреливался из рогатки от бегущих следом негров с подпиленными зубами. Те жутко гримасничали и трясли кулаками, но забраться к Питеру не могли. И Баас чувствовал себя счастливым, как в далеком детстве.
Тем временем карательный отряд обошел всю надстройку. В каюте деда простился с пьяным бредом заодно с жизнью однорукий пират. Ему довелось поживиться судовыми запасами алкоголя, он и радовался в одиночку, справляя всю нужду организма прямо под себя. Больше в надстройке, если не считать двух пока непроверенных кают, врагов не было. Как и предполагалось, основная масса бандитов предпочитала валяться на палубе.
Капитану Неме повезло, его никто не спутал с пиратом, даже несмотря на отсутствие очков. Он миролюбиво спал в овнеровской каюте, проснувшись только на шевеление воздуха от запираемой двери. Зато в капитанских апартаментах никого не обнаружилось. Боцман божился, что никто не выходил, иллюминаторы тоже были закрыты намертво. Получалось, что проклятый араб предпочел провести эту ночь вне судна. Конечно, здесь уже нет того комфорта, что был изначально: кондиционер, горячая и холодная вода, холодильник и гигантский аппарат для производства капучино.
