Георгий Брянцев - Тайные тропы

14

Часы с кукушкой пробили двенадцать ночи. Сейчас же раздался звон в другом конце комнаты. Там находилась еще пара часов. Никита Родионович с любопытством стал разглядывать их. Это были старинные часы в красиво и тонко отделанных футлярах, вероятно, еще недавно украшавшие залы музея.

Комната напоминала собой антикварный магазин. Все стены были завешаны картинами в дорогих рамах; на столах, этажерках стояли статуи и статуэтки из бронзы, фарфора, серебра; за стеклами шкафов виднелась посуда — баккара; столы, стулья, диваны были сделаны из дорогого дерева. На огромной кровати, занимавшей простенок между двух окон, могли спать по меньшей мере четыре человека.

Дом принадлежал Францу Клеберу, видному биржевому маклеру, недавно возвратившемуся из Белоруссии. Уже второй месяц жили здесь друзья. Сюда, в этот город, командировал их Юргенс для прохождения практики в оперативном радиоцентре и окончательного завершения длительной разведывательной подготовки.

Раскуривая сигарету за сигаретой, сидел Никита Родионович, погруженный в думы.

Ему не совсем ясно было, почему их держат здесь такой продолжительный срок, когда двухнедельная практика на радиоцентре показала, что и он, и Грязнов овладели в совершенстве профессией радиста.

«Невозможно представить, чтобы Юргенс забыл своих учеников, — думал Ожогин. — Хотя теперь ему, может быть, не до нас. А возможно, что и сам он уже покинул Германию.»

Во всяком случае, эта командировка не явилась пустым препровождением времени и не прошла бесследно. И из нее друзья смогли извлечь немалую пользу. Во время дежурства на радиоцентре Ожогин и Грязнов сумели установить место пребывания четырех вражеских радистов, действующих на советской территории. Об этом незамедлительно было сообщено на «большую землю».

«Враг хитер и коварен, но вы, друзья, должны оказаться хитрее и умнее его», — вспомнил Никита Родионович напутственные слова командира бригады Кривовяза.

Никита Родионович всегда возмущался, когда слышал бахвальство и болтовню кое-кого из друзей, считавших гитлеровцев только ничтожными трусами, идиотами, дегенератами. Питая к оккупантам смертельную ненависть, он не считал их глупцами и всегда говорил, что-тот, кто говорит подобное, недооценивает силы врага й принижает значение побед, одержанных советским народом над врагом.

— Враг неглуп, но мы должны быть умнее, — пробормотал вслух Ожогин. — Иннокентий Степанович прав, тысячу раз прав...

И невольно всколыхнулись воспоминания.

Что сейчас делают Кривовяз, Изволин, Сашутка, да и все боевые друзья?

Каждый день приносил новости. Союзные войска вступили в Бельгию, Голландию, Люксембург, Германию; Советская Армия освобождает от гитлеровцев Венгрию, Югославию, Чехословакию.

«Остались ли живы друзья, все ли дождутся победною дня?» — думал Никита Родионович.

Стрелка приближалась к часу. Скоро должен был прийти из радиоцентра Андрей.

Ожогин уже давно заметил, что, находясь неразлучно с Андреем в течение более года, они, будучи наедине, подчас не знали, о чем говорить. Кажется, все пересказано, все переговорено. Лежат рядом, думают каждый про себя или перебрасываются отдельными фразами. Все ясно с полуслова, понятны даже жесты, взгляды. А вот стоит лишь остаться одному, как охватывает какое-то чувство беспричинной тревоги, чего-то нехватает.

Вот и сейчас Никита Родионович не мог уснуть, не дождавшись Андрея.

И ничего, конечно, особенно нового Андрей не принесет, ничем не обрадует, а только вздохнет, войдя в комнату, скажет, как обычно: «Ну, все в порядке», и начнет укладываться спать. Да и Никита Родионович, очевидно, ничего не скажет, а тоже ляжет спать.

Ожогин улыбнулся.

Как-то вернувшись поздно домой, он застал Андрея бодрствующим.

— Чего не спишь? — спросил он.

— Одному не спится что-то, — ответил Грязнов.

Значит, и с ним происходит то же самое.

В городе завыли сирены, захлопали зенитки. Никита Родионович поспешил к окну. До слуха явственно донесся рокот моторов. В комнату вбежал бледный Франц Клебер. Бомбежка вызывала у него припадки малодушия и трусости. Трясущимися губами, заикаясь, он проговорил топотом, как бы боясь, что его кто-нибудь услышит:

— Опять налет... Что же будем делать?..

Внутри Ожогина мгновенно поднялась злоба. Ему хотелось прямо и грубо сказать немцу словами русской поговорки: «Что посеяли, то и пожинаете», но он сдержал себя и только безразлично пожал плечами.

— Господи, что только творится, — пробормотал Клебер и начал проверять, плотно ли завешены окна.

Грохнули первые разрывы бомб и, как бы в ответ им, еще яростнее захлопали зенитки. Дом содрогался и шевелился, точно живой, с потолка сыпалась штукатурка, жалобно дребезжали оконные стекла, звенела посуда в шкафу.

Клебер бросился в угол, за большой холодильник, и опустился на колени.

Разрывы, одиночные и серийные, сотрясали воздух. Потом фугаска ухнула где-то близко. Свет мгновенно погас. Взрывная волна в крайнем окне вышибла стекла

и сорвала маскировку. В комнату хлынули потоки холодного воздуха.

Никита Родионович быстро одел шляпу, пальто и направился к выходу. В доме оставаться было небезопасно.

— Господин Ожогин, куда вы? — завопил Клебер.

Как бы не слыша вопроса, Никита Родионович вышел в переднюю, но, вспомнив, что в шкафу стоит чемоданчик с рацией, вернулся в комнату. Клебер куда-то исчез. Захватив рацию, Ожогин через черный ход спустился по лестнице и вышел в сад.

В воздухе стоял грохот от рева бомбовозов, разрыва бомб и стрельбы зениток. Лучи прожекторов беспорядочно рассекали темноту неба, скрещивались, собирались в пучки, вновь расходились. В разных концах города уже полыхали пожары и над крышами метались яркие языки пламени.

Осколки рвущихся зенитных снарядов со свистом шлепались о крышу, врезались в землю.

Никита Родионович прошел в глубь сада, в кирпичную беседку, и сел на скамью.

— Хорошо... — шептали его губы после каждого нового взрыва. — Очень хорошо...

Шесть дней назад Ожогин сам лично сообщил на «большую землю» о том, что город запружен воинскими частями: на кладбище расположились танковые части, прибывшие своим ходом с запада; на вокзале все пути забиты эшелонами с военным грузом; на бывший гражданский аэродром, рядом со стадионом, с неделю назад перебазировалось большое соединение тяжелых бомбардировщиков; в тупике, за элеватором, укрытый маскировочными сетями, стоит состав цистерн с горючим.

Друзья с нетерпением поджидали сталинских соколов, и вот они сейчас добросовестно, со свойственной советским людям деловитостью хозяйничали над городом.