В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том первый
Ночь была лунная, светлая, и ему приходилось идти держась в тени домов, чтобы не попасть кому-нибудь на глаза: евреям в то время было строго запрещено появляться после десяти часов вечера в «христианской» части города. Финкель находился уже недалеко от цели своего путешествия, когда за спиной его раздался суровый оклик:
— Стой, жид.
Делая вид, что не слышит, Финкель вдвое быстрее зашагал по улице.
Но окликнувший его был быстрее на ходу. Он быстро нагнал еврея и приставил к груди его острие шпаги. Это был офицер, только что сменившийся с караула и обходивший дозором город. Появление на улице еврея показалось ему очень подозрительным.
Перепуганный насмерть Финкель прижался спиной к стене дома, у которого стоял, и быстро сбросил на землю мешок, заслонив его собой.
— Как ты осмелился, жид, — начал офицер, — появиться после десяти часов вечера на улицах города? У тебя есть пропуск за ворота?
Финкель должен был сознаться, что требуемого разрешения у него нет.
— Что ж побудило тебя уйти из Гетто? — допытывался офицер.
— Мои дела, мои денежные дела, господин офицер, — униженно произнес Финкель. — Один неисправимый должник написал мне, чтобы я пришел к нему сегодня вечером, обещая отдать мне часть долга.
— Кто же этот должник? — недоверчиво спросил офицер.
— Граф Сандор Батьяни, — последовал ответ.
— Кто это произносит мое имя? — послышался знакомый Финкелю голос.
Еврей задрожал от ужаса. Человек, имя которого он только что назвал, как раз в это время выходил из погребка. С ним вместе были старший лесничий владетельного герцога — Иост и слуга графа — цыган Риго.
— Вот хорошо, граф, что вы здесь, — обрадовался офицер. — Может быть, вы опровергнете заявление жида, который убеждает, что вы письмом вызвали его к себе.
— Все это одно вранье, — дал ответ Батьяни. — Я ничего не писал этой собаке-ростовщику. Да у меня с ним и нет никаких дел.
— Благородный граф, — заговорил Финкель. — Зачем говорить неправду? Зачем губить бедного еврея? Га! Разве вы не должны мне тридцать тысяч талеров, разве… Благородный граф! Не губите меня. Скажите, что вы написали мне, и господин офицер отпустит меня, я пойду домой и буду так благодарить вас. Не губите меня, милостивый граф!
Но Батьяни тешил страх старого еврея. Этот Финкель всегда так сердил его. Он так настойчиво требовал уплаты долга. Так непочтительно отказывал ему в новой ссуде, даже в отсрочке. Так дерзко приходил к нему, графу Батьяни, в дом, грозя передать векселя в суд.
Венгр решил немного наказать своего кредитора. Не беда, если Финкель посидит пару дней в тюрьме, куда сажали евреев, нарушивших законы о Гетто.
— Я могу повторить только то, что уже говорил, — насмешливо раскланялся он перед стариком. — Я ничего не писал тебе сегодня. Напрасно ты пристаешь ко мне. Я никогда не дам ложного показания.
— Значит, ты все наврал, мерзавец! — замахнулся на Финкеля офицер. — Пошел за мной, я передам тебя страже, а завтра разберут твое дело. Придется последовать за нами и вам, граф Батьяни. Ваше показание должно быть занесено в протокол.
Финкелю ничего не оставалось делать, как повиноваться. Следуя за быстро шагавшим офицером, старик прошипел на ухо графу:
— Вы не пощадили меня — не пощажу и я вас. У меня есть нечто не совсем для вас приятное, есть гостинец, который вам вряд ли понравится.
С этими словами он отвернул полу кафтана и показал мешок.
— Что это?! — загремел офицер. — Показывай сейчас, что у тебя в мешке. Бьюсь об заклад, что в нем краденые вещи.
Илиас Финкель побледнел. Из глубины души поднялось предчувствие чего-то недоброго. Старик увидел перед собой бездну… Он падал в яму, вырытую им для другого.
— Ну! Что же ты! — нетерпеливо воскликнул офицер. — Долго ты будешь ослушиваться моих приказаний?
С этими словами он плашмя ударил еврея шпагой по спине. Но Финкель не мог исполнить требования — руки его тряслись как в лихорадке.
Батьяни быстро вырвал мешок из рук старика, а рыжеволосый Иост, присоединившийся к шествию, разрезал ножом веревку. Офицер нагнулся, выхватил из мешка содержимое и… чуть не выронил его из рук. В руках его был обезображенный труп младенца! При свете масляного фонаря, под которым все пятеро в эту минуту стояли, можно было ясно видеть, что маленькое тельце сплошь залито кровью, к жидким волосикам пристал вытекший из черепа мозг, а ручки и ножки судорожно скрючены.
Офицер бросился к Финкелю и схватил его за шиворот.
— Ты убил ребенка! — с негодованием воскликнул он. — Говори! Чей это ребенок? С какой целью ты убил его?
— Помогите, — захрипел Финкель. — Он задушит меня. Пустите: я все, все расскажу.
Окна домов начали растворяться. Полусонные обитатели Франкфурта-на-Майне, пробужденные криками еврея, высовывались полуодетыми из-за наскоро распахнутых ставен.
— Убийство! Еврей Илиас Финкель убил ребенка! — кричал Батьяни.
Голос его разносился далеко по пустынным улицам города. Крики подняли население на ноги. Из всех дверей выходили жители города, и скоро вокруг Батьяни, Финкеля, Иоста, офицера и Риго собралась громадная толпа народа.
— Вот, смотрите, граждане Франкфурта! — кричал Батьяни. — Вот ребенок, которого убил жид!
И он показывал на обезображенное тельце малютки.
— Слушайте, слушайте же! — захлебывался Финкель, весь дрожа от страха при виде всех этих враждебно настроенных людей. — Слушайте! Я скажу вам правду, одну правду.
Наступила могильная тишина — все хотели услышать оправдания старика.
— Ну, говори, жид, — грубо обратился к нему офицер. — Только не вздумай запираться. Труп еще не совсем окоченел — убийство совершено не более часа тому назад. Чей это ребенок?
Финкель бросил ядовитый взгляд на стоявшего немного в отдалении Батьяни и прошипел злорадно:
— Ребенок этот графа Сандора Батьяни. Он соблазнил мою дочь, и она родила ему вот этого ребенка.
Батьяни вздрогнул… Кровь бросилась ему в лицо, когда он услышал это справедливое обвинение, но негодяй скоро оправился и, хватаясь за эфес шпаги, с хорошо разыгранным возмущением произнес:
— Мерзавец! Ты осмеливаешься клеветать на меня, графа Батьяни! Осмеливаешься утверждать, что я унизился до связи с какой-то жидовкой. Он врет, граждане, нагло врет!
— Где твоя дочь? — обратился к Финкелю офицер. — Хотя она такая же жидовка, может быть, у нее осталось немного стыда и она не соврет. Пусть она явится сюда и подтвердит, что граф Батьяни находился с нею в любовной связи.
— Ведите сюда еврейку, — загудела толпа. — Она не соврет — она честная девушка, лучшая из всего Гетто.
