Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
И наконец звонкое, облегчающее, освобождающее от гнетущего ожидания:
— Пли!
Над балбахами вспыхнула и мгновенно погасла ломаная стежка желтых огней. Слаженно громыхнуло. В следующий миг опять воцарилась неестественно звонкая тишина. Затем короткое лязганье затворов, и снова тишина, наполненная звуками, которые не задевали сознание.
— Пли!
А-а-ах!... Тайга подхватила слившийся в сплошное треск выстрелов, широко расплеснула его по окрестностям и ломким перекатистым эхом вернула обратно.
Волна наступающих на какое-то мгновение замерла. В следующий миг Назарке почудилось, будто с диким животным ревом на балбахи ринулось какое-то чудовище. И непонятно было, что за сила удержала Назарку на месте.
Беляки с сумасшедшими выкриками, свистом и гиканьем бросились в атаку на полуразрушенные укрепления. В этот момент над полем боя взвились две ракеты. Неестественный, мертвенно-бледный свет залил местность, расстелив повсюду черные тени. Стало, пожалуй, светлее, чем днем.
Дрожа и всхлипывая, Назарка прижался к Теплякову. Все происходящее представлялось ему дьявольским наваждением, могущим случиться только в «нижнем мире».
К ним подбежал Фролов. Глаза его были широко раскрыты.
— Гранатами!.. Гранатами! — срывая голос, завопил он.
Остальное сохранилось в Назаркиной памяти отдельными, удивительно яркими кусками. Перед ним возникло перекошенное лицо с разинутым ртом. Пряди русых волос колечками рассыпались по взмокшему лбу. В ноздри ударил запах винного перегара. Ствол Назаркиного ружья уперся в живот беляка. Пламя выстрела было столь яркое, что резануло глаза. Следом сильный удар выбил ружье из Назаркиных рук... Сэмээнчик, прыгнувший как рысь, повис на вражеском солдате... Приклад с глубокой вмятиной, занесенный над дядей Гошей... Рукав, разорванный под мышкой, и вскинутый белый подбородок. Уголок стоячего воротника с золотой окантовкой. Борт распахнутой шинели, блестящая пуговица на нагрудном кармане мундира...
Судорожный рывок — Назарка выхватил из ножен свой быхак. Острый нож легко вошел в горло врага. Упругая струя крови хлестанула в лицо. Назарка отшатнулся.
— Гранатами!.. Гранатами! — истерически кричал где-то Фролов.
Назарка мельком увидел Чухломина в меховой жилетке. Вскинув маузер, тот выстрелил и побежал дальше.
А-ах!.. А-ах!.. Выбрасывая кверху всплески пламени, разрывались гранаты. И невозможно было попять, чьи это — свои или вражеские? Затем гулко над самым ухом застучал пулемет. Рядом опять возник совершенно непохожий на себя дядя Гоша. Вскинув перед собой винтовку, он пробивался вперед.
— В штыки!.. Бей контру!.. Вали!
И тут Назарка увидел вместо взопревших, раскрасневшихся лиц, лихо сдвинутых шапок, распахнутых полушубков и шинелей — спины. Они удивительно походили одна на другую.
— Вперед!.. В атаку!
— Ура-а-а-а! — стоголосо всколыхнулось вокруг.
Белобандиты не привыкли да и боялись воевать в открытом бою, тем более в рукопашном, когда сходятся грудь в грудь. Они дрогнули и попятились.
— Ура-а!.. Мать их!.. Христа!.. Бога!..
Повстанцы начали отходить к лесу. Выдвинутые далеко от опушки, затараторили пулеметы.
— Назад!
Красноармейцы тотчас повернули обратно в укрытие. Дыша точно загнанные лошади, они переметывались через вал и тут же безжизненно валились на снег.
Назарка пришел немного в себя и увидел на шинели загустевшие подтеки крови. Мгновенно вспомнился белый выпяченный подбородок, отогнутый угол воротника с засалившейся каемкой. И горячая упругая струя, упершаяся в щеку. Кровь на ней насохла корочкой и неприятно стягивала кожу. К горлу подступил комок, во рту появился солоновато-горький привкус, и Назарку вырвало.
— Послушай, Никифоров, — тронул его за рукав Ларкин и поспешно отвел глаза в сторону. — Чыбычахов, друг твой, кликнуть тебя просил... Худо ему... Отходит, похоже. Поспешай!
Назарка вскочил и, позабыв про ружье, побежал, куда ему указали,
Чыбычахов лежал на раскинутой мехом кверху дохе, поджав распадающиеся в коленях ноги. Драная шуба была распахнута, рубашка задралась. Живот, испещренный по бокам морщинками, то резко вздымался, выпячивался полукружием, то опадал. Следующего вздоха не было пугающе долго. Ниже пупа воронкой внутрь зияло отверстие. При каждом выдохе из него, как из кратера, фонтанчиком выжималась кровь.
Семен узнал земляка, и улыбка, больше похожая на гримасу страдания, тронула его запекшиеся губы. Он шевельнул рукой, и тотчас лицо его неузнаваемо исказилось. Видимо, Семен, испытывал чудовищную боль, но крепился — не охал и не стонал.
Назарка сообразил, что нужно было Семену, и низко наклонился, так что волосы его коснулись лба Чыбычахова. Сбиваясь и путаясь, Семен быстро-быстро зашептал, но что наказывал земляк, о чем просил, как ни старался, как ни вслушивался Назарка, разобрать не смог, хотя и покачивал утвердительно головой. Делал он это машинально.
В камельке пощелкивали смолистые поленья. В трубе протяжно, с посвистом гудело. Бойцы зачарованно уставились на огонь. В веселом, беззаботном трепыхании пламени мгновенно возникали и тотчас пропадали фигуры, неясные, бесформенные, точно призраки. Какое-то странное оцепенение овладело людьми. Можно было подумать, что они уснули с открытыми глазами, и то, что им виделось в огне, — был сон.
В юрту вошел Чухломин, но никто не пошевелился, не повернул головы на скрип двери. Комиссар постоял и помолчал, вглядываясь в неподвижные, окаменевшие лица красноармейцев. Затем он сдержанно кашлянул и сказал:
— Бечеховские вдоль и поперек облазили всю опушку — ни одной живой души! По-видимому, отошли на переформировку. Потерь у них... Товарищ командир взвода, направьте разведку по бордонской дороге. Пусть продвинутся по ней, насколько это представится возможным. Но только не забывайте о засадах!.. Остальные в казармы и спать, не раздеваясь!
Группа бойцов собралась в поход. Командиром разведчиков назначили Кешу-Кешича. Инструктировали их Фролов и дядя Гоша.
Лишь сейчас, когда отдых стал реальностью, Назарка почувствовал в теле тупую, нудную боль. Руки и ноги, представлялось, были стянуты заузленными волосяными веревками. Перед глазами расплывалось и двоилось. Камелек пошатывался, будто он хлебнул лишку спирта, а самого Назарку словно раскачивали на качелях: земля под ногами колебалась.
— Пошли, Назар! — позвал его наконец Тепляков.
На улице развиднелось уже настолько, что хорошо стали различимы крыши домов. На утоптанном поле, как грибы после теплого летнего дождичка, выделялись тела убитых врагов. Назарка скользнул по ним безразличным взглядом. Скорей бы спать. Никаких иных желаний не было.
