Оперативная карта - Лев Сергеевич Овалов
— Говорите же, — негромко, но достаточно внушительно командует Андриевскому Кияшко.
Легко ему командовать! А если Андриевский не может?..
Никогда еще Виктор Владимирович Андриевский не оказывался в таком ужасном положении. Он пропал! Двум смертям не бывать, одной не миновать, а он очутился меж двух смертей, между Быстровым и Кияшко.
— Гаспада…
И захлебнулся. Единственное, что он может сказать: гаспада, я пропал! Но недаром он адвокат. Находит выход и как невинность соблюсти и как капитал приобрести. Обмякает, оседает и… падает в обморок.
Хватается рукой за сердце и падает — не так, чтоб очень ушибиться, при его росте упасть навзничь — разбиться, опускается, присаживается и уж затем растягивается на полу.
— Воды! Воды! — кричит курносая Ниночка Тархова, выхватывает из чьей-то протянутой руки стакан, набирает воду в рот и торопливо прыскает в лицо Андриевскому.
Но все смотрят не на Андриевского, а на Быстрова, и Кияшко смотрит со сцены, и кто-то наклоняется из-за кулис и шепотом объясняет кто это, и Кияшко хватается за кобуру.
Но тут мужиков точно ветром из окна пригибает, а сам Быстров берется за подоконник и в мгновение ока скрывается в просвете окна.
Кияшко с револьвером в руке бросается к двери. Заперта! Бросается к другой. Заперта! Ринуться через толпу и выпрыгнуть в окно не рискует, боится повернуться спиной… Он кричит, зовет! Кияшко хоть и не собирался нарушать демократию, но на всякий случай припрятал несколько солдат, они выбегают из угловой комнаты, что позади зала, наваливаются на двери, те не поддаются. Шум, суета, только что не паника… Теперь Слава понимает, зачем понадобились Быстрову ключи. Пока кто-то из солдат вылезает в окно, пока выламывают одну из дверей, Быстрова уже след простыл, поминай как звали, ищи ветра в поле!
Тем временем Андриевский приходит в себя, говорить он решительно не может, однако Кияшко требует провести выборы.
Армия одобрила кандидатуру Устинова, но не может же Кияшко приказать его выбрать. Армия за свободное волеизъявление, у самого Кияшко на примете лишь одна эта кандидатура, да и ее он плохо запомнил в лицо…
— Филипп Макарович Устинов? — вопросительным тоном возглашает ротмистр Кияшко. — Попрошу вас сюда!
Филиппу Макаровичу страсть как не хочется вылезать, но и не спрячешься, все смотрят на него, и он не торопясь поднимается на сцену.
— Слушаю, господин начальник.
— Мы тут советовались с народом, есть мнение выбрать вас…
Филипп Макарович пугается, все эти ротмистры, поручики и полковники как пришли, так и уйдут, а со Степаном Кузьмичом жить, пожалуй, еще и жить, лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою.
— Какой из меня старшина, я и грамоте-то не очень…
— Народ лучше знает!
Филипп Макарович вспоминает, как с полгода ходил в председателях потребиловки, при ревизии в лавке обнаружилась недостача, совсем незначительная; без лишних разговоров Устинов ее тут же погасил, но сейчас о ней стоит напомнить.
— Да и недостача была у меня… — Нет, не пойдет он в белые старосты, голова дороже почета. — Слаб я, господин офицер.
— Это уж нам решать, справитесь или не справитесь…
— Не поняли вы меня, не на работу слаб, на руку…
Мужики видят, Устинов не рвется в начальники, он умеет ладить с людьми, не хотят его приневоливать.
— Правильна! Правильна! — кричат из зала. — Была у него недостача!
Кияшко понимает, что нельзя выбирать человека с подмоченной репутацией.
Веселого в этом, собственно, мало, но мужикам весело, тон задал отец Михаил, потом балаган с портретом, обморок Андриевского, на серьезный лад не настроишься…
— А кого бы вы предложили? — обращается Кияшко к собранию.
Выкрикивают несколько фамилий, но эти фамилии что-то не очень стремятся к власти, все отказываются, у одного в печенках боль, у другого в ногах, а у третьего и в ногах и в печенках. Надо назвать такого, кто не успеет двух слов связать, покуда его женят.
— Фролова! Фролова!
— Правильна, Кондрат Власьича!
Кондрат Власьич хозяин самостоятельный, ничего не скажешь, но из него даже в праздник, когда он бывает пьян, двух слов не вытянешь, а трезвый он вообще не откроет рта.
— Кондрат Власьич, просим.
— Просим, просим!
— Да чего там, мужики, подавай за его…
Фролов сбычился, запустил руку в штаны, корябает себе бедро, только сивая борода ходит вверх-вниз, вверх-вниз…
Насилу собрался:
— Граж-дане…
Куда там… Другого слова произнести не успел, как выбрали!
— С тебя магарыч, Кондрат Власьич…
— Да я…
— Ну чего, чего?.. С тобой покончено, за тобой магарыч.
Мужики и впрямь в хорошем расположении духа: и на сходку сходили, и старшину выбрали, и все мимо, ни против той власти, ни против этой, ни обложениев не взяли на себя никаких, ни даже приветствиев никому никаких не принимали.
Тем временем замки открыли, и, не успели Фролова выбрать, как тут же все шасть на улицу.
Терешкин орет:
— Граждане! Отцы! Сейчас спектакль будет…
До спектаклев ли тут, скорей по домам, баста, ползут во все стороны, как тараканы, когда на них плеснут кипятком.
Один Кондрат Власьич опомниться не может, не думал, не гадал, во сне не видел себя волостным старшиной, а тут нате, подсудобили мужички.
Все разошлись, даже Кияшко с солдатами, остались одни вьюноши и поповны, заиграли на фисгармонии всякие контрдансы, заведут сейчас танцы, а новоизбранный старшина все в себя прийти не может.
Побрел, наконец. Идет себе по аллее в полном одиночестве, такие-то хорошие, такие-то убедительные слова приходят на ум, выскажи он их, не смогли б не уважить, освободили бы от непосильной ноши, но сказать их некому, сбросить с себя ничего уже нельзя. И вдруг чувствует, как опустилась на плечо чья-то рука и дружески его обнимает…
Батюшки, Быстров! Откуда?..
А тот наклоняется и дает опечаленному старшине дружеский совет:
— Ничего, Кондрат Власьич, не теряйся, минует тебя эта напасть, пока что царствуй, только ни в коем разе не управляй.
8
Как назойливый петух, отогнанный от куриного стада, он с самого утра покрикивал, с самого утра все кричал:
— Мне нач-чальника! Мне нач-чальника!
Так что даже невозмутимый фельдфебель Жобов и тот не выдержал, вышел на галерку и заорал:
— Да иди ты, иди, наконец, мать твою, подобру-поздорову…
Но мужичок не угомаиивался:
— Мне нач-чальника!
И дозвался начальника.
Шишмарев в это время сидел у окна и читал бумаги, привезенные на заре казаками из штаба дивизии, — «вручить лично и непосредственно командиру полка подполковнику Шишмареву». Он читал, перечитывал,
