Схватка - Александр Семенович Буртынский
Андрей внутренне весь подобрался, прислушиваясь как бы со стороны к каждому своему слову.
— Подожду, если не мешаю.
— Что вы, — улыбнулся Копыто, — почетный гость. Не было б вас — не было и нас. Ни выборов, ни завода.
— Ни этих царских люстр, — неожиданно заметил Степан, не оборачиваясь. И чуть заметно хмыкнул, бросив на Стефку многозначительный взгляд. Приподнял за крюк собранную люстру, засверкавшую стеклянными свечами.
— Яка пенкна![1] — всплеснула руками Стефка. — Як старинная…
— А некоторым не нравится, — произнес Степан громко, ни к кому не обращаясь. — Тут у нас лектор был в клубе. Он наши абажуры назвал гнилой мещанской пищей. — Усмехнулся и снова приподнял сооружение из стекла.
Андрея будто за язык дернули:
— Они действительно не того, без вкуса.
— А мы иначе пока не можем, як то кажут… не доросли, — вспыхнула Стефка, хмуро глянув на Андрея, и отвела глаза.
— Еще научитесь, — улыбнулся он, переборов смущение.
— А то можно вместо этого мещанства повесить коптилки, — колко заметил Степан, — можно ваши фронтовые, из патронов, то будет вкус.
— Да что это вы, братцы… Будто ссоритесь! Молодежь… — Копыто укоризненно растопырил руки, словно бы прося прощения за бестактность Степана. Немая эта сцена, рассерженный Стефкин вид почему-то развеселили Андрея. Узкое лицо Степана побагровело — чудной, какая его муха кусает?.. И вдруг Андрей вспомнил, нет, он не мог ошибиться, память его никогда не подводила: его тогда еще поразила необычная форма лица. Было это летом сорок четвертого где-то здесь, за окраиной Сарн, в лесу, куда он пробрался с группой разведчиков…
Тогда лицо это было искажено от страха, глаза будто выцвели, и он даже не вырывался из рук Лахно-старшего, а только почему-то заикался и все лепетал, что он не партизан — он просто охотник, вышел за дичью, вот и пистолет трофейный, есть, мол, нечего, — пока его не прижали. Тут же и «раскололся», признав в них русских, советских, и, весь дрожа, словно от радости, сообщил, что партизанская база недалеко, у Ракитян, он покажет, проведет, юлил, как собачонка, то и дело переспрашивая: «Так вы в самом деле свои?! Вот счастье, вот счастье…» У них было другое задание — отпустили «охотника».
И сейчас у Андрея мелькнула озорная мысль — напомнить об этом Степану. Но что-то удержало его. А вдруг все-таки ошибся? Он лишь, сощурясь, смотрел на парня, в заблестевшие его глаза.
Распахнулась дверь, в цех ввалилась толпа молодежи — среди них Андрей увидел Юру и Николая, и сразу стало празднично от смеха, говора, сверкания монист, белых мужских рубах с яркой вышивкой.
— Давайте, давайте, артисты! — громко приветствовал Копыто, — вон туда, в красный уголок, готовьтесь пока, веди их, Стефа, зараз и мы соберемся…
— Так беру люстру? — спросил Степан.
— Бери, бери, потом оформим как подшефным… — Степан стал укладывать звенящее стекло в картонную коробку. — Может, и вы скажете пару слов, лейтенант, на тему патриотизма, как говорится.
Андрей пожал плечами, поймав на себе все тот же пытливый взгляд Степана, казалось, тот все еще не мог успокоиться, чутко следя за каждым его движением.
— Так вот и давайте, на тему патриотизма, — сказал Копыто, — из фронтового опыта.
— А як то понимать — патриотизм? — как бы между прочим спросил Степан, не спеша перевязывая коробку. И в голосе его проскользнула усмешка. — Слово это при всех властях звучало. А что оно такое, а? Вот вы, когда шли в бой, про что думали? — Он покосился в сторону Андрея. — Про землю, что ли? Так вранье же это. — Стеклодувы, что были поближе, заинтересованно оглянулись. Степан поднял полыхающее лицо, встретив любопытные взгляды земляков. И тут же кинул им: — Я знаю, неудобно с гостем спорить. А все же что оно такое, если понимать попросту… что за категория чувств? Кругом вот лозунги, громкие слова, а что в человеке на самом деле делается, когда он, скажем, в атаку рванется, о чем он думает? О чем, если его через минуту немец кокнет или он его? Разве есть тут время философствовать?
Андрей слушал его, стараясь понять, что за всем этим кроется: уж слишком все демонстративно, чтобы поверить в искренность, скорее, подвох, игра на публику. На Стефку?
— Оттого и шел, — неожиданно оборвала его Стефка, — бо солдат, мужчина. Долг выполняв…
Торопливо отряхнула пыль с ладоней, пошла к дверям красного уголка, бросив на ходу председателю завкома:
— Дядько Денис, время.
В тишине было слышно, как забренчал абажур в поднятой на плечо коробке.
— А выпустят меня с этим грузом? — спросил Степан.
— Выпустят, выпустят, — с облегчением произнес Копыто, — директор разрешил, у вахтера указание.
Предзавкома представил Андрея мастеру Ляшко. Тот, словно бы не торопился в шумевший многоголосьем красный уголок, вытирал ветошкой руки. Притухшее в жерле пламя бликами играло на его квадратном лице с нависшим лбом. На вид ему было лет за тридцать, в резких складках у рта пристыла горечь.
— Шо говорить, не больше вашего знаю. Стрелил вроде бы с опушки. Я потом туды кинулся, да там не пройти, сугробы…
«Неробкого десятка мужик», — подумал Андрей.
— А что касаемо моей личной жизни, переезда, расскажу. Зайду вечерком, як домовимся! Зараз невдобно от людей откалываться.
— Ладно, договорились…
Когда они протиснулись в красный уголок, Копыто, видимо, заканчивал речь, рубил ладонью воздух:
— Проголосуем на выборах все, как один, покажем нашу рабоче-крестьянскую солидарность! И не запугают нас враги ни внешние, ни внутренние, потому як мы сами Советская власть и построим хорошую жизнь. Этот новый займ — удар по разрухе, оставленной фашистами.
— Нас не враги, перебои с хлебом пугают, ты скажи, завком, когда это кончится? — спокойно спросила стоявшая впереди темноглазая женщина в черном платке. — Седня опять не привезли, кажуть — вечером, а у людей же диты!
Поднялся негодующий гомон, голоса сплелись.
— Сейчас же позвоню в поссовет, узнаю, — поднял руку Копыто. — Это временные трудности, товарищи. А вот от тебя, Горпина, не ожидал таких шпилек. — Он выразительно сверкнул глазами. — Активистка!..
— Люди тоже не ожидали, что завком о них забудет.
— Верно, Гапа…
— Давай сама себя критикуй.
— Так что, Денис, — продолжала Горпина, — все правильно. Ты, наверное, спишь по ночам, а должон бы ворочаться.
— Все наладится, даю вам слово, товарищи!
— Слово… слово… — уже менее воинственно донеслось со стороны. —
