Глеб Голубев - Голос в ночи
— Нет, к сожалению, не приходилось. А ваша горничная — Розали, кажется?
— Да. Мы с ней почти однолетки, росли вместе. А прежде у нас была горничной ее мама, милая Анна-Мари...
Он расспрашивал меня, не отрывая глаз от дороги и сбавив скорость. Шоссе здесь шло над самой Роной, под нависшими скалами. Дорогу ограждала от осыпей высокая проволочная сетка. Но все равно местами на шоссе попадались груды камней: наверное, в горах был недавно обвал, их еще не успели убрать.
В таких местах нельзя кричать и даже громко разговаривать, чтобы не разбудить лавину. Мы ехали медленно. Я понизила голос, как заговорщица, и придвинулась поближе к Жакобу.
Рассказала я ему о докторе Ренаре: как он каждый день обедает с нами, попыхивая неизменной глиняной трубочкой, а потом украдкой дремлет где-нибудь в укромном местечке, в саду, и как он рисковал жизнью, высасывая у меня в детстве из горла чуть не задушившие дифтеритные пленки...
— Вы рано потеряли родителей?
— Да. Мама умерла, когда мне было десять лет. А отца я совсем не помню. Еще в войну он уехал во Францию, хотел там уйти в маки`, а пропал без вести. Я даже забыла, как он выглядел, и только однажды случайно наткнулась на его карточку, разбирая с тетей старые бумаги, и вроде что-то смутно припомнила: колючие усики, голубые глаза, родинка на левой щеке...
Я замолчала, и доктор Жакоб некоторое время не мешал мне предаваться воспоминаниям. Потом он спросил:
— Значит, в сущности, вы всю жизнь прожили с тетей? Она вас вырастила и воспитала?
— Да. И я очень люблю ее.
— У нее хороший характер?
Я покосилась на него и хотела сказать: «Какой же вы психолог, если задаете такие вопросы...» — но промолчала.
Можно ли в двух словах описать характер человека? Можно ли сказать о нем, что он добрый или злой, веселый или угрюмый? И добрый бывает нередко злым, и весельчак не всегда радуется жизни. Это только психологи привыкли раскладывать по полочкам: сангвиник, флегматик, холерик... Какую-то, кажется, еще разновидность нам называли на лекциях в университете, да я уже забыла.
Но он ждал ответа на свой вопрос, и я коротко сказала:
— Я ее люблю, свою тетю.
Он молча кивнул с таким видом, будто ответ вполне его удовлетворил, и снова замолчал, теперь уже надолго.
Вдали, на склоне горы, что-то несколько раз сверкнуло. Я присмотрелась. Это поднимались к перевалу игрушечные вагончики фуникулера, и солнце сверкало в их окнах.
Я не возобновляла разговор, стараясь все-таки мысленно определить хотя бы для себя, какой же в самом деле характер у моей тетки.
Добрая? Безусловно. Но все-таки не случайно я колебалась везти к нам в гости доктора Жакоба без ее приглашения. Она может еще нас так встретить...
Она, несомненно, гордый человек, но не гордячка.
Всегда очень чутка и внимательна со слугами и вообще с простыми людьми, как их принято называть. Все соседи ее любят. Вот только ее страстишка всех поучать...
И в то же время до смешного гордится своими воинственными предками — полковниками и генералами, утверждает, будто происходит по прямой линии от легендарного свободолюбца Вильгельма Телля, и каждый год непременно отправляется в Альтдорф на торжества в его честь.
Гордится воинственными предками, а сама во время войны через Красный Крест столько помогала интернированным французам, русским, чехам, бежавшим к нам из Германии и здесь угодившим в лагеря! Хотя, может, готовность помогать обиженным и притесняемым у нее тоже от Вильгельма Телля?..
Она и сейчас воюет за правду и справедливость, самая уважаемая активистка во всех женских союзах.
Но ведь и доброта может приносить кому-то зло. Я уверена, что это она выжила из дому папу. Очень любила мою маму, свою младшую сестру, и в слепоте этой любви всегда нападала на отца, вот он и сбежал из дома и сгинул без вести где-то во Франции. А мама от этого рано умерла. Наверное, тетка понимает это, она же умная женщина, да гордость мешает признаться...
Нет, все-таки я ее очень люблю. А вот к дяде Францу была как-то совсем равнодушна. Даже не замечала, что он целыми днями пропадает в своем банке. Ужасно, что теперь тетя так страдает и в нашем доме все переменилось...
Доктор Жакоб, о котором я забыла, занятая своими мыслями, что-то спросил у меня. Я не расслышала и вопрошающе посмотрела на него.
— Мы не проскочим поворот к вашему дому? — повторил он.
Я смутилась.
— Да, сейчас будет поворот. Вон там, у дорожного кафе.
— Хорошо.
Возле кафе с огромной рекламной надписью на кирпичной торцовой стене: «Молочный шоколад «Линда» незаменим!» — Жакоб притормозил.
— Сворачивайте вот на эту дорожку, где кипарисы. Через десять минут мы уже остановились перед нашим уютным домом, окруженным столетними буками. Домик у нас веселый — белые стены, зеленые жалюзи. Мы вылезли из машины, и я распахнула перед гостем калитку, по бокам которой, как часовые, стояли высокие вазоны с фиолетовой и розовой геранью.
— Милости прошу, — сказала я, хотя в душе была не очень уверена, как нас встретит тетя.
Навстречу нам уже бежала Розали, придерживая на голове накрахмаленную наколку. Под яблоней, опершись на лопату, стоял Антонио в кожаном фартуке и с любопытством разглядывал моего спутника. Хоть бы поклонился, нахал.
Мои опасения, к счастью, не оправдались. Тетка оказалась в хорошем настроении и приняла нас приветливо. Доктора Жакоба я представила ей как своего старого знакомого, инженера, недавно вернувшегося из Франции.
— Он производит приятное впечатление, — милостиво кивнула тетя, когда Жакоб ушел в отведенную ему комнату, чтобы переодеться к ужину. — Не слишком красив, правда, но теперь вообще нет красивых мужчин. Люди ужасно измельчали. Хорошо, что ты его привезла. Тебе полезно развлечься.
Мне не очень понравилось, как внимательно осматривал все вокруг доктор Жакоб, словно заправский сыщик, выискивающий преступников. Но когда мы вышли на террасу, он меня обрадовал, сказав:
— Хорошо здесь у вас, уютное местечко. Строгая, мужественная красота, не такая конфетная, как у нас, на Лазурном берегу. А что это за крыши виднеются среди зелени?
— Там небольшая деревушка и маленький кирпичный завод, — пояснила я.
К ужину, как обычно, пришел старенький доктор Ренар и за столом, по привычке, начал ругать современную медицину — «все эти патентованные средства и новомодные теории». Я очень боялась, что Жакоб не удержится, ввяжется в спор и выдаст себя. Но он, показав незаурядный актерский талант, весьма правдоподобно изображал полного профана в медицинских вопросах, пожалуй, даже чуточку переигрывал, как мне стало казаться к концу ужина.
