Владимир Туболев - Воробьиная ночь
Попутно получился и вполне приличный побочный эффект: брюшко опало, жирок исчез, вместо него проявились вполне литые мускулы, и Останин неожиданно для самого себя превратился в поджарого, гибкого, ловкого атлета. Ну, если и не атлета, то в мужика не из последних. По крайней мере, подбросить на плечи стокилограммовый мешок с цементом или торфом для него стало таким же баловством, как раньше справиться с полсотней килограммов. Таким образом он постиг одну часть истины: лучше быть здоровым, чем больным.
Вскочив с пола, он позвонил в парк и заказал такси.
Он побрился, встал под холодный душ и растерся жесткой мочалкой, вытерся жестким же льняным полотенцем. Оделся, съел бутерброд с ветчиной и запил черным кофе.
Порылся в инструментальном ящике и отыскал охотничий нож. Вытащив его из ножен, он долго глядел на широкое, остро отточенное лезвие. Однажды этим ножом он убил волка. Чего только не приходится человеку делать за свою жизнь! Не на охоте — он не был охотником. И рыбалку не любил.
Он расстегнул ремень и повесил нож на пояс, с левой стороны.
Ему было немного жаль, что он не может повидать сына.
Он захлопнул дверь и спустился вниз, к подъезду.
Минут через пять подошло такси.
Останин доехал до профилактория, прошел медицинский контроль и направился в штурманскую. У входа его окликнул Слава Балабан, когда-то летавший с ним вторым пилотом, а теперь такой же полноправный командир, как и он сам, только не на Ан-26, а на Як-42.
Они поздоровались.
— Летишь? — спросил его Останин.
— Ростов-Дон. А ты?
— Уренгой. А может, туда же.
— Что так?
— Заказчики — кавказцы.
— А. Наплюй, а то скоро своей тени станем бояться. Обойдется.
— Надеюсь. В вашей епархии как дела?
— Так себе. Почти не летаем. А ты разве не у нас?
— Частная лавочка.
— Ого! Слышал, что-то организовалось. Кедров?
— Он.
— И как при капитализме?
— Хрен редьки не слаще.
— Этого следовало ожидать.
— Но все же сам себе хозяин. Может, и пойдут дела.
— Ну, Кедров всегда умел вертеться. Да и ребят дуром никогда не обижал. Как он сейчас — я давно его не видел?
— Как всегда — громогласен.
Балабан хохотнул.
— В этом ему не откажешь. Надо будет при случае к вам заглянуть. Ладно. Ты вот что. Хотел тебе звонить, а тут сошлись встык. Завтра у меня день рождения, жена рвется закатить ба-а-льшие гульки. Так я от имени коллектива, завкома, профкома, парткома — тьфу ты, этого ж нет! — ну — от себя лично… Короче, приходи вместе со всей своей командой.
— Приду. Еще кто будет?
— Да все наши прежние. Рогов, Гена Хижняк… Эх, Багуна нет, кутнули бы вместе как следует.
— Да… жаль парня. Невезуха.
— Все вы — невезуха, невезуха! — рассердился Балабан. — Никакой невезухи там не было, я в этом уверен. Он сам все это устроил. Довели мужика до ручки, вот и…
— Может, и так.
— Не может, а так. Кроме него, никто не погиб. Все это им было обмозговано и просчитано. Не мне его судить… а все равно глупо. Человек не должен сдаваться.
— У меня и этот что-то царапает.
— Не шутишь? Что за чума на этих штурманов. Надавай по ушам, пока не поздно. От добра добра не ищут. Если летающий на-ачал писать — жди беды.
— Надаешь. На вид — воск, а упрям, как мул.
— Мне ты отваливал, не стесняясь. Постарел, помягчел? Этот, поди-ка, тоже — печальник горя народного? Пусть на пенсию выходит, тогда и плачет. Он что — эстафету, так сказать, от Багуна подхватил?
Николай пожал плечами.
— Они ведь не были знакомы.
— Читал что-нибудь. Я на твоем месте вправил бы ему мозги.
— Попробую при случае. Ну, будь.
— Счастливо. И не забывай — жду.
— Не забуду.
Он прошел в штурманскую. Штурманская — просторная светлая комната с двумя огромными окнами и длинным, почти от стены до стены, столом посредине. На столе под плексом — карты и маршрутные палетки с указанием магнитных путевых углов и расстояний между поворотными пунктами. За ним пилоты и штурманы готовились к вылету. В противоположной от двери стороне в торец к продольному был поставлен поперечный стол поменьше. На нем находились хронометр, папки с бумагами, справочная документация. Это был стол дежурного штурмана, который контролировал предполетную подготовку экипажей.
Стены штурманской были сплошь увешаны различными подсобными материалами: огромная обзорная карта страны, карты барической топографии, приземные синоптические, прогностические, рисунки с изображением кучевых, перистых, высокослоистых, разрванно-дождевых облаков, синоптический код, ватман с ключами для штурманских расчетов.
К вылету готовились человек пять-шесть. Останин подошел к Матецкому.
— Бортжурнал рассчитал?
— Заканчиваю.
— Документацию всю получил? «Розу»?
— Да.
— А Гена где?
— Пошел проверить заправку и встретить сопровождающих.
— Да, а предварительный план полета?
— Составил, сдал. Все в порядке. — Он записал несколько цифр в бортжурнале, щелкнул движком навигационной линейки и сунул ее в штурманский портфель. — Готов. Идем на метео?
Командир кивнул.
— Вам везет, — сказал синоптик, вручая Николаю прогноз и широко улыбаясь. — Антициклон. Видимость миллион на миллион. Прогуляетесь, как по пляжику.
— Зато температурка…
— Что есть, то есть. Но идеал только в раю.
— А как Северный Кавказ?
— Какой район тебя интересует?
— От Каспия до Черного.
— Кизляр — Минводы — Адлер — обойма циклонов и холодных фронтов. Грозы, ливни, шквалы.
— Лихо.
— Ну, не так, чтоб очень, но тому, кто туда пойдет, придется повертеться.
Синоптик протянул ему прогностическую карту. Командир со штурманом склонились над ней и несколько минут молча изучали, потом Матецкий ткнул пальцем в районе севернее Грозного. Останин кивнул. Они переглянулись так, что и любому постороннему стало бы ясно: вот уж куда ни один из них лететь не пожелал бы.
— Что вас так притягивает Северный Кавказ? — заинтересовался синоптик. — После Уренгоя хотите смотаться туда позагорать и поесть фруктов?
— Кроме Балобана туда кто-нибудь идет? — спросил Останин.
— Минут десять назад на Баку улетел Нестерчук. Тебе что, всерьез юга заинтересовали? Могу подготовить прогноз.
— Попозже.
Они вернулись в штурманскую. Подошел Минин, поздоровались, тот доложил:
— Груза две двести, центровка, крепление проверены, заправка пять пятьсот, второй к полету готов.
Останин поднял брови.
— Под пробки? Кто распорядился?
