Персиваль Рен - Похороны викинга

– Допустим, – сказал Сент-Андре, – что ваш трубач убил коменданта и дезертировал.

– Силы небесные! Мне это не пришло в голову. Но с какой стати? Почему штыком? Почему он оставил штык в груди убитого?

– Может быть, это была месть? Может, он впервые встретился наедине с этим унтер-офицером, с которым раньше служил в Сиди-Бель-Аббесе или еще где-нибудь. Унтер-офицер мог в свое время причинить ему много неприятностей.

– Хорошо, – говорю я. – Но почему унтер-офицер не выбежал на стену, размахивая фуражкой, когда я стрелял из револьвера? Почему он не открыл ворот?

– Он мог быть ранен, – предположил Сент-Андре.

– Нет, мой друг, – сказал я. – Единственная его рана была нанесена этим штыком.

– Может быть, он спал, – продолжал Сент-Андре. – Спал как убитый. Его враг трубач увидел его спящим и вонзил штык ему в сердце. Он не стрелял, потому что выстрел привлек бы ваше внимание. А когда он убил его штыком, он вдруг сообразил, что этот штык его выдаст. Тогда он бежал.

– А простреленная гильза в револьвере? – спросил я.

– Стрелял по какому-нибудь туарегу, случайно приблизившемуся к форту.

– А письмо в руке коменданта?

– Не знаю.

– Кто стрелял два раза при нашем приближении?

– Не знаю.

– Наконец, как мог трубач убежать в пустыню на глазах всего моего отряда?

Тут Сент-Андре внезапно встал.

– Слушайте, – сказал он. – Трубач, конечно, никуда не бежал. Он убил коменданта и спрятался. Потом он убрал трупы и, зная, что вы были в форту и видели их, решил уничтожить следы преступления. Для этого он поджег форт. Он хотел воспользоваться смятением при пожаре и вернуться. А вернувшись, рассказать какую-нибудь историю. Он мог поклясться, что когда он влез, его ударили сзади по черепу и он пришел в себя только во время пожара. Это не более невероятно, чем вся остальная история.

– Совершенно верно, господин лейтенант, – согласился я. – Но почему же он не вернулся?

– Может быть, комендант ранил его из револьвера и в последний момент, когда он поджег форт, у него не хватило силы уйти. Он упал в обморок и погиб в огне, который сам зажег. Превосходный пример поэтической справедливости.

– Очень поэтично, – согласился я. – Ирония судьбы и тому подобное. Единственный дефект этой теории в том, что если бы комендант стрелял, мы услышали бы выстрел. Револьвер в этой тишине звучал бы, как семидесятипятимиллиметровая пушка.

– Правильно, – сказал Сент-Андре упавшим голосом. – Все это можно объяснить только тем, что он сошел с ума и покончил с собой.

– Так, друг мой. Вы дошли до гипотезы сумасшествия. Я тоже. Это единственная возможная. Но я скажу вам еще кое-что. Трубач во всей этой истории ни при чем. Он не убивал коменданта. Я видел труп: комендант был убит несколько часов тому назад, а трубач пробыл в форту несколько минут.

– Хорошо, – говорит Сент-Андре. – Попробуем сначала. – И он пробовал. Всячески. Но не мог придумать ничего, что сразу же не оказалось бы нелепым.

Когда я возвращался в Токоту с высокой температурой и головной болью, я непрерывно повторял про себя в такт шагу верблюда одну фразу: «Кто убил коменданта? Почему? Почему? Почему?» Наконец я поймал себя на том, что говорю ее вслух.

Пассажиры парохода «Аннам» шедшего из Лагоса в Беркенхед, были сильно заинтересованы двумя людьми, державшимися особняком. Они сидели и ходили вместе.

Один из них был сухой, высокий англичанин, молчаливый и недоступный, никогда не употреблявший двух слов там, где можно было сказать одно, с холодным серым взглядом, не видящим окружающих, стального цвета волосами, стальной крепости подбородком и ртом. Другой, более жизнерадостный и общительный, выглядел типичным французским офицером. Он, по-видимому, был очень привязан к англичанину.

День за днем они о чем-то разговаривали. Вернее, говорил француз, а англичанин вставлял короткие замечания в его монолог. Случайный слушатель заметил бы, что англичанин говорил только о каком-то письме и трупе без фуражки. Француз говорил все больше о пожаре, убийстве и исчезновении…

– Когда вы в последний раз видели леди Брендон? – поинтересовался Джордж Лоуренс однажды в голубом Бискайском заливе.

– Давно. Очень давно. Я был неделю в Брендон-Аббасе, это было, вероятно, шесть или семь лет тому назад. С тех пор я ничего туда не писал, кроме письма с благодарностью после моего отъезда оттуда… Скажите, переписываетесь ли вы регулярно с леди?

– То есть… нет. Я не назвал бы это регулярной перепиской, – замялся Джордж Лоуренс. – Собираетесь ли вы туда в этот раз? – продолжал он, симулируя зевок.

– Собственно говоря, следовало бы отвезти леди этот невероятный документ, но поездка туда меня никак не устраивает. Конечно, я мог бы послать этот документ при письме, но это было бы очень длинное письмо, а я пуще всего на свете ненавижу длинные письма.

– Я отвезу его, если хотите, – предложил Лоуренс. – На будущей неделе я буду поблизости от Брендон-Аббаса. Я знаю Майкла Джеста, и мне будет забавно узнать, в чем дело.

Майор де Божоле почувствовал, что слово «забавно» не вполне точно выражало ощущения Лоуренса. Его скрытый и флегматичный друг был слишком сильно взволнован во время рассказа. Очевидно, все, что касалось леди Брендон, затрагивало его настолько сильно, что забавно было само употребление этого слова.

Де Божоле улыбнулся про себя и серьезно сказал:

– Великолепно, мой друг, это спасет меня от писания письма в милю длиной, а леди Брендон не сочтет, что я небрежно отнесся к ее делу. Я рассказал все вам, ее другу, и дал вам документ – с просьбой передать ей. Скажите ей, что я считаю его уткой. Впрочем, он был найден при своеобразных обстоятельствах, и потом, может быть, он ей пригодится.

– Совершенно верно, – согласился Лоуренс. – Я не сомневаюсь в том, что Майкл Джест не крал сапфира и вообще ничего не крал. Но этот документ должен быть передан ей, раз он касается ее и Джеста.

– Разумеется, друг мой. Если камень действительно был украден, документ может помочь его отыскать. Почерк, например, может навести на след. Она сама решит, следует ли посылать его в Скотленд-Ярд… Заверьте ее, что я сделаю все, что смогу, чтобы помочь, если окажется, что камень действительно пропал.

– Ладно, старина, – сказал Лоуренс. – Я на днях там буду. Наверное, первый, кого я встречу, будет Майкл Джест, и в тот же вечер я увижу пресловутый сапфир.

– Несомненно, – ответил Божоле. – Знаете ли вы почерк Майкла?

– Никогда не видал, но почему вы спрашиваете? Неужели вы думаете, что он действительно написал это письмо?

– Я перестал думать, друг мой, – вздохнул Божоле. – Во всяком случае вы можете быть уверены, что первое письмо от вас я распечатаю не теряя времени. Либо сапфир украден, либо нет. Если украден, то этот документ может иметь практическое значение.