Александр Бруссуев - Кайкки лоппи
Также бесшумно скользнув вниз, он, не оборачиваясь, пошел прочь.
— Стойте! — раздался крик за спиной.
Хотелось броситься бежать, но он не стал этого делать. Не для того ли он сюда приехал, чтоб встретиться с этим Художником?
— Вы были у моего окна? — спросил подошедший бородатый человек. — Если были, то зачем?
— Да, братан, ошибся, — попытался изобразить из себя пьяного Ромуальд, понимая тщетность своих потуг. — Прости.
— Вам что-то нужно?
Никогда бы не подумал спец по получению информации, что такой простой вопрос может оказаться настолько сложным, что все слова, рвущиеся наружу, свяжутся почти осязаемым клубком, мешающим дыханию.
«Как же так», — хотелось ему сказать. — «Ты ищешь истину, чтобы чувствовать себя человеком, достойным памяти всех своих предков. Я ее почти познал, но не вижу в ней ничего человеческого, только подлость, мерзость и злобу».
«Ты радуешься встречам с хорошими людьми, я ужасаюсь от необходимости общаться с плохими».
«Ты видишь красоту, способен вернуть ее людям, я же мучаюсь, осознавая, как вся эта красота гибнет».
«Ты созидатель, я всего лишь разрушитель, как и вся та сволочная когорта в мундирах и без. Чем больше разрушителей, тем сильнее хаос».
«Ты живешь уединенно, но общаешься со многими людьми, я живу в обществе, но ни с кем не знаюсь».
«У тебя есть вера, у меня — всего лишь пустота».
Лицо Ромуальда перекосило от тщетных усилий что-то сказать, спазм сделал невозможным попытку вдохнуть в себя воздух.
— Я сейчас милицию вызову, — не очень угрожающе произнес Художник.
— Я сам — милиция, — ответил Конкач, наконец-то обретя возможность дышать и говорить. Он повернулся к замершему человеку спиной и быстро пошел прочь.
— Ты одержим, добрый человек, — еле слышно прошептал Художник. — Неужели это бесы?
В гостинице Конкач не провел и десяти минут: взял сумку и ушел. Администратор Татьяна не успела даже поулыбаться с ним и побеседовать за жизнь.
Он просидел на автовокзале до девяти утра, купил билет на дневной проходящий автобус до Питера, мимолетом подивившись, что в такое болото иногда заходят междугородние автобусы, и отправился в милицию. Как ни странно, ни на этой, ни на ближайших улицах школ не стояло, только веселый детский садик, где сосредоточенные карапузы уже решали в песочницах, корабликах и машинках свои жизненно важные проблемы.
Камлаев был уже на месте, к тому же в полном одиночестве. Выглядел он не очень презентабельно, наверно, вчера все-таки изрядно приняли на грудь с коллегами.
— Ну, что? — обрадовался он, водя своим большим носом из стороны в сторону. — Как наши успехи?
— Скажи, Камлаев, — ответил угрюмо Конкач. — Зачем тебе сдался этот Художник?
Тот в ответ только поджал губы и округлил глаза, не найдя сразу слов.
— Если бы он воровал или скупал краденые иконы, или какие другие вещи — вы бы, наверно, его уже взяли. Но иконы чужие он берет на реставрацию, причем бесплатно. Если бы что-то полукриминальное было, разве вы бы своей большой милицейской бандой его не закрыли в кутузку? Что — не нравится борода? Так тысячи людей такие и поэффектнее ее еще носят. Тот же Боря Гребенщиков, или бывший Центробанк Дубинин. Он же не бомж, не пьяница и не бродяга. Что вам от него нужно?
— Какие Гребенщиков и Дубинин? — с мента сошло все похмелье, глаза начали щуриться от злости.
— Фамилия у тебя, вроде старинная, мудрость некоторую подразумевает, — Конкач говорил, глядя прямо перед собой. — Ведь вы же наверняка из одной школы выпускники. Он никого не трогает, живет своей семьей. Если бы в твою кто-то посторонний лез, ты бы радовался?
— Да он своих щенков даже в детский сад не водит, — Камлаев еще что-то хотел добавить, но Конкач его оборвал.
— У тебя, стало быть, дочки, а у него — щенки. Но ведь это — дети. Дети, Камлаев! Чудо жизни! Все дети. Это взрослые потом из них делают негодяев и бандитов, равнодушных и смотрящих собчаковские передачи. Дети изначально невинны, поэтому их и обмануть невозможно, они любую нечистую силу видят лучше всяких колдунов и экстрасенсов. Зачем ты, Камлаев, отвлекаешься на Художника, когда у вас по городу маньяки бегают? Кто в Новогоднюю ночь горло перерезал четырем человекам и выложил их на тропинку? Кто топил в реке девушек? Кто забивал насмерть одиноких пьяниц и совершенно беззащитных бомжей? Конечно, тут работать надо, искать, напрягать извилины. Проще ополчиться на честного человека, толкая его на самую незначительную ошибку, стоящую ему свободы. Камлаев, ты и твои единомышленники завидуете, черно завидуете. В жизни вы кто? Куски дерьма! Таковыми и останетесь.
— Да ты кто такой? — взвился со своего места мент.
Конкач достал из кармана свое удостоверение и командировочное предписание, подмигнул Камлаеву и порвал их, как сделанные из дрянной бумаги бланки. Конечно, настоящее, с гербом и тиснением, удостоверение порвать было очень сложно, но так оно и не было настоящим. Так, страховка.
Камлаев побагровел и заорал:
— Сволочь! Ты у меня сдохнешь на нарах! Кто ты такой?
— Я — Конкач, твою мать! — ответил Конкач очень ровным и тихим голосом. — Для тебя же я — смерть.
С этими словами, заставив мента поневоле прислушиваться, он ухватил того за затылок и резко ударил головой о письменный стол. Точнее, как раз о стеклянную банку с бычками, наличие которой всегда создавало атмосферу бескорыстной неусыпной заботы о гражданах. Как же — некогда даже пепельницу купить, да и не на что, типа.
Камлаев врезался переносицей прямо в края этой банки, хрустнул костями черепа и отвалился на стул в позе пьяного отдыхающего: прямые руки-ноги свешены по сторонам тулова. Только во лбу, как рог торчит крепкая советская банка, которую не смогло разбить ни одно поколение ментов. Конкач достал бумажку и написал на ней несколько букв, как когда-то давно это сделал Куратор. Записку положил на стол, чтоб бросалась в глаза.
На шум в дверь сунулся младший лейтенант из патрульных, скрывающийся от армии службой в рядах милиции. Конкач мигом ушел от наблюдения, но лейтенантик уже вытащил свой автомат из-под мышки и отбросил флажок предохранителя. В комнате кроме мертвого Камлаева уже никого не было, человек, только что стоявший посреди куда-то делся. Лейтенант заволновался и положил палец на спусковой крючок. Он вышел в коридор, решив, что преступник мог каким-то чудом прошмыгнуть в дверь, пока он доставал свой автомат. В это время из соседнего кабинета с боевым криком ментовского прощания: «удачных вам посадок!» вышла тощая ГИБДДэшная майорша, ведущая всякую разную статистику и, волею случая, навещавшая коллег. Младший лейтенант вздрогнул от звуков голоса и всадил в майоршу весь рожок.
