Дмитрий Биленкин - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1980 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)
Сначала довольствовалась тем, что платили клиенты, потом стала их подпаивать и незаметно еще кое-что вынимать из бумажников.
Наконец, вошла в компанию с двумя парнями. Я знакомилась, со случайным встречным, приводила его «к себе» (мы квартирку снимали), а туда неожиданно врывались мои сообщники, один изображал разгневанного мужа (я тихо «плакала» в углу — мол, скрыла, что замужем). Перепуганный насмерть «гость» готов был отдать последнее.
Потом нам эти спектакли надоели, упростили дело. Я знакомилась с каким-нибудь мужчиной в ресторане, в баре, подпаивала, вела пустырями «к себе». Мои сообщники нападали на него, оглушали, избивали, раздевали, грабили.
Но однажды нарвались. Такой хлипкий и пьяненький казался. А как мои налетели, он их одной левой расшвырял — то ли боксер, то ли дзюдоист был, я в этом тогда не очень разбиралась. И всех нас, голубчиков, доставил в полицию.
И я два года отдохнула за решеткой.
Я о многом тогда передумала. И решила: когда выйду, буду работать честно. Все, покончено с подлой жизнью!
И стала жить честно.
Нет, я стала пробовать жить честно.
Сначала устроилась официанткой. В хорошее кафе меня, конечно, не взяли, пошла в пятиразрядное. Клиенты все пьяные, грубые, говорят гадости…
Я все терпела. А потом стал приставать хозяин. Я его раз отшила, два, на третий он меня уволил и сказал на прощанье:
— Запомни, Белинда: такие, как ты, честным трудом не живут.
— А какие живут? — спрашиваю, пока свою сумку укладываю.
— Да никакие, наверное, — сказал, подумав, — просто пойми: когда человек достигает определенного положения, а счет у него в банке — определенной суммы, то, что он делает, всегда честно. Ясно? Ты пока еще в этой лодке не сидишь… Да и я тоже, — добавил с сожалением.
Но выгнал.
Вы, случайно, не социолог? Нет? Это такие люди в очках, которые сидят дома в удобных креслах, у каминов или за письменными столами и изучают людские беды. Очень сочувственно изучают, но из кабинетов своих не выходят. Иначе им бы было не до изучения.
Значит, не социолог? Жаль. Я бы вам дала (бесплатно, между прочим) интересные материалы. Знаете, в скольких кафе, барах, забегаловках я пыталась работать за два года после выхода из тюрьмы, за те единственные два года, когда старалась быть честным человеком (боже мой, какой я была непроходимой дурой!)?
В девятнадцати! Ровно в девятнадцати. Я потому так хорошо эту цифру запомнила, что единицы не дотянула до двадцати. И каждый раз, словно они все сговорились, получалось одно и то же. Я так к этому привыкла, что, поступив на очередное место, сразу же начинала подыскивать следующее. Так что перерыва в стаже не было.
Утром меня увольняют из кафе «Два поцелуя», а вечером я уже работаю в кабаре «Мертвая луна», через месяц хозяин «Мертвой луны» выбрасывает меня на улицу со словами: «Дура, счастья своего не понимаешь!», а я через два-три часа уже тружусь в баре «Веселый труп».
Вот так меня от борта к борту и гоняли. Прямо не жизнь, а партия в бильярд.
Сколько я за это время перевидала мерзости, пакости, всяких негодяев, подонков! Не знаю, может быть, и живут где-нибудь на свете порядочные добрые люди. Мне не попадались. В моем городе таких нет. Во всяком случае, я за свою жизнь не встречала.
А вы? Встречали? Ну что ж, значит, вам повезло. Или, может быть, вы живете в другой стране?..
И вот однажды, как раз год прошел моих мытарств, подзывает меня очередной хозяин очередного бара — лицо бледное, глаза испуганные, — шепчет, еле язык ворочается:
— Белинда, видишь, вон там, в углу, высокий, со шрамом возле уха. Немедленно к нему! Садись, угождай, подливай. Что ни прикажет, выполняй. И забудь на этот раз свои капризы. Иначе и тебе и мне несдобровать. Это сам Рокко!
И смотрит на меня, будто сказал «Гитлер». Рокко, Рокко — подумаешь, имя и то какое-то дурацкое. А хозяин чуть не плачет, весь дрожит от страха.
Передался мне его страх. Подхожу к этому Рокко тихенько, робко, подсаживаюсь, спрашиваю:
— Что-нибудь принести, господин Рокко?
— Нет, — говорит. — Тебя как зовут?
— Белинда, — отвечаю.
— Сколько лет?
— Не знаю, — пожимаю плечами, — года двадцать два — двадцать три.
— Не знаешь? — смеется. — Ну что ж, женщины обычно не помнят своего возраста, и чем дальше, тем у них память на это становится хуже.
Молчу.
— Ну вот что, расскажи-ка о себе, Белинда.
И смотрит на меня.
Я раньше читала про гипнотизеров. Знаете? Которые, как посмотрят на тебя, так что они хотят, то и делаешь.
Вот, по-моему, этот Рокко был гипнотизером. Смотрит на меня, а я глаз не могу отвести и все ему рассказываю. Всю свою жизнь, буквально всю, без утайки. Долго.
Хозяин раза три подходил.
Рокко только брови нахмурит, и тот прямо шарахается, словно ветром его сдувает.
Кончила я свой рассказ. Сижу. Молчу.
— Да, — говорит задумчиво, — не много ты веселого повидала. Значит, теперь решила жить честно?
Я киваю.
— И не получается?
Я мотаю головой.
— Всех велят ублажать, ты отказываешься, тебя выгоняют, на новое место приходишь, и все сначала?..
Я опять киваю.
— Ну, вот этот мешок с вином, — показывает глазами на хозяина, — велел тебе меня ублажать, да?
Киваю.
— Развлекать, подавать, подливать?..
Киваю.
Он встает, подзывает хозяина, расплачивается и говорит:
— Я пошел. Девочка пусть проводит меня.
— Конечно, господин Рокко, пожалуйста, — хозяин прямо тает весь, — она до завтра не нужна. Спасибо, что пришли, господин Рокко, мы всегда рады…
Он еще что-то бормочет, я снимаю фартук, надеваю пальто и выхожу на улицу.
Часа три утра, мы поздно открыты. Холодно, небо черное, звезды яркие. В домах темно. Тихо.
И так мне вдруг стало тоскливо, так горько. Ну почему? Почему нельзя жить по-людски, чтоб не барахтаться в этой выгребной яме, чтоб знать свою маму, свой день рождения, свое имя… Ох, как всего этого хочется! И тогда моя тоска превращается в ненависть.
В ненависть к этим дурацким звездам там на небе, которым на все наплевать, к этим темным домам, за окнами которых дрыхнут те, кому повезло, к этой черной ночи, во тьме которой любой подлец сделает с тобой все, что захочет. Любой… И мой подонок-хозяин, и этот красавчик-Рокко…
Ничего, сейчас он увидит, я ему покажу. Пусть бьет, пусть убивает!
Но он выходит, улыбается, обнимает за плечи, и я не сбрасываю его руку, ведет к себе, и я плетусь за ним, как собачонка…
Так началось мое короткое счастье. Оно длилось год, это по календарю.
