Антон Соловьев - Дважды украденная смерть
Полицай Макар грелся на солнышке. Его клонило в дрему после завтрака и выпитого с утра стакана самогона. Дел на сегодня, вроде, особых не предполагалось, к старшому можно и попозже прийти...
И задремал бы Макар на завалинке, если бы не сынишка его, Гриня, который развлекался с отцовским полевым биноклем на крыше сарая.
— Папаня, папаня! — звонко закричал вдруг Гриня.
— Чего гомонишь? — недовольно пробурчал Макар, с трудом встряхиваясь от дремоты. — Чего тебя сбросило?
— А чего он ползет?
— Хто ползет? — никак не хотел взять в толк вздорные выкрики сына Макар: вечно с какой-нибудь глупостью лезет...
— Та Тараска же Яшкин ползет. Из леса.
Макар начал понемногу соображать. Он даже смутно понял, что сообщение сына имеет отношение к соблюдению им служебного долга.
Кряхтя поднялся Макар и, потягиваясь, направился к лестнице сарая. Начал подниматься. Лестница заскрипела под его тяжестью.
— Ну, хто, где ползет?
Он взял бинокль, принялся крутить окуляры по своим подслеповатым глазам.
А Гриня тараторил, захлебываясь:
— Он полз, полз, сейчас отдыхает, а за пазухой у него чего-то натолкано...
Макар, наконец, поймал в окуляры того, на кого указывал сын. Рябое его лицо выразило максимум сосредоточенности.
Тараска в это время уже подкрался к своему огороду. Полицай увидел, как, достав из-за пазухи что-то блестящее, сунул в приметное место, замаскировал и поднялся во весь рост.
— Гильзы, наверно, нашел где-то, — равнодушно вымолвил Макар, но тем не менее стал спускаться вниз.
Серьги дома не оказалось — одна мать хлопотала по хозяйству. Донельзя довольный Тараска выставил на стол банки. Молча и солидно он вытащил из печурки нож.
— Это еще что такое? — не выдержала мать. — Ты чего это принес, откуда?
— Не видишь, тушенка говяжья.
Тараску распирало самодовольство, говорил он с расстановкой, не торопясь, как взрослый.
— А ну брось! — чуть не закричала мать. — Может, это мины какие!
— Ну не видишь что ли, корова нарисована. Какие мины?
Мать осторожно взяла банку в руки. Действительно, на ней была нарисована корова, и по-русски было написано: «Говяжья тушенка».
— Где взял?
— В лесу нашел, где еще...
— А, может, все же обман какой... Начнешь ее потом колупать, а она взорвется. И почему по-нашему написано, не по-немецки? Нашей-то тушенки уж два года не видал никто...
— Да я, знаешь, сколько ее нашел? Всей деревне хватит, — не утерпел Тараска. — Вот посмотри, какая мина.
И он с размаху ударил кулаком по ручке ножа. Нож прорезал жесть, кончик его вошел в содержимое банки.
— Во, понюхай, какая мина, — с торжеством протянул Тараска банку матери. — Вкусно как пахнет!
Но мать только и успела, что понюхать. По двору уже топали два полицая. Рябой Макар и Кутура. Схватив банки, Тараска сунул их в старые валенки.
— День добрый, — миролюбиво произнес Макар.
Мать недоверчиво глянула на непрошеных гостей.
— Может, кому и добрый, а у кого пообедать нечем...
Кутура вертел головой, выглядывая что-то. Макар поманил пальцем Тараску.
— Поди сюда.
— Ну? — Тараска настороженно зыркнул на рябого.
— Попытать хочу тебя...
— Пытайте, я не глухой...
— В лесу был?
— Ну...
— Что принес оттуда?
Недоброе чувствуя, екнуло сердце у матери. Сжался от страха Тараска. Буркнул еле слышно:
— Ничего не принес. За щавелем ходил.
— Ну и где твой щавель?
Это вмешался Кутура. Голос ехидный, насмешливый.
— Сейчас я, — сказал рябой и вышел из избы. Тараска посмотрел ему вслед и чуть было не рванулся вдогонку. Словно поняв его намерение, Кутура цепко ухватил его за руку, придавил к табуретке:
— Сиди.
Вернулся рябой Макар, неся, как чурки дров, банки с тушенкой. Полицай бросил их на стол, одна банка скатилась, стукнулась об пол.
Тараска сидел, опустив глаза вниз. Мать с недоумением оглядывала всех.
— Вот это да... — протянул Кутура насмешливо. — А только плакалась, что пообедать нечего. Такой тушенки у нас и старшой не ест, да и не всем господам немцам перепадает... Советская еще, довоенная. А ну, гаденыш, говори, где взял?! — рявкнул он вдруг, вцепившись в плечо Тараски.
— В лесу нашел, — потупившись выдавил Тараска. — Полез да провалился, а они лежат под кустом...
— А булки, на деревьях там не росли? — скривившись в ухмылке проговорил Кутура. — Может, еще шиколад с какавой там лежали...
— Скажи, тебе же лучше будет. Все равно узнаем, — вмешался рябой.
Мальчик уже не питал никаких надежд на благополучное окончание всей этой истории, понимая только, что кроме возможности оттянуть время, у него никаких способов избавиться от своих мучителей нет.
Кутура поднял упавшую банку, внимательно осмотрел ее со всех сторон, даже понюхал.
— Как только что со склада. Даже смазка сохранилась. Говори, где взял? — вдруг заорал он, замахнувшись на Тараску банкой.
— Не дам бить! — закричала мать и заслонила сына.
— Погодь, Кутура. Погодь... Он и так скажет.
Рябой положил руку на голову мальчика.
— Скажешь ведь, а? Если скажешь, все банки тебе отдадим. Отдадим ведь, а, Кутура?
— Нехай берет, — с мрачной ухмылкой подтвердил Кутура. — Если скажет только...
— Я же сказал, что под кустом нашел! — чуть не плача крикнул Тараска.
— Под кустом, под кустом... Заладил свое...
Рябой сел, забарабанил пальцами по столу. История, конечно, темная. Может, мальчишка и не врет. Конечно, это не сорок первый год — тогда всякого добра было везде набросано, а сейчас каждая корка — подобрана. Может, партизаны какой склад откопали, а все унести не могли, припрятали.
Тогда все равно за этим местом понаблюдать надо, придут, голод не тетка. Надо мальца попытать, чтобы указал тот куст, да сделать у него засаду.
— Вот что, малый. Чтобы мы тебя в комендатуру не водили, покажи нам тот куст, под которым те банки сховал кто-то. Только без обмана. Тогда и банки оставим тебе, жалко нам что ли...
— Чего его, Макар, уговаривать! — Кутура, которому это топтанье на месте надоело, — опять перешел к решительным действиям. — Берем его, да к старшому. Пускай тот решит...
Рябой пропустил мимо ушей высказывание своего напарника.
— Так покажешь нам куст?
— Не помню я, — захныкал Тараска.
— Ну как так «не помню». Доведись до меня, так я бы на всю жизнь то место запомнил. И чего тебе бояться? Покажешь, и гуляй до матки. И тушенку свою ешь.
Матери слова рябого показались убедительными. Она тоже принялась уговаривать сына.
— Так покажи, сынок.
Тараска понимал, что если он покажет первый попавшийся куст, проку от этого будет немного. Полицаи сразу поймут, что он их обдурил... Надо, чтобы хоть трава примята была.
