Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– Вот смотри, Аня, – поднялся и начал грузно, с силой наступая каблуками на пол, ходить по комнате отец. – Был рубль, да?
– Был…– на всякий случай вздохнула мама. Отца она знала наизусть и понимала, что сейчас он чем-то сильно удивит.
– Есть у нас сейчас монета десятикопеечная? Есть. Но теперь она уже не десять копеек, а уменьшена в десять раз. Просто – взяли и в десять раз монету сократили. Сколько стало копеек?
– Да копейка одна, чего тут считать! – мрачно сказала бабушка, тоже предчувствуя не очень радостную новость.
– А вот девять копеек где? Куда делись целых девять копеек? – засмеялся отец.
Все, и я тоже, начали думать: куда, действительно, пропали девять копеек.
Мне в голову ничего не прилетело, ни одной умной мысли. Бабушка высказалась, что их аннулировали. Ну, вроде просто отказались от каких-то девяти копеек. Не миллионы же. Мама сделала круглые глаза, потрясённая догадкой.
– У нас что, просто забрали их?
– А теперь прикинь масштаб. Миллиарды, триллионы десятикопеечных монет лишились девяти копеек и государство тихо, спокойно спрятало триллион раз по девять копеек в свой бездонный карман. Который после реформы сталинской сорок седьмого года стал худеть. Мы же почти задаром живём. Лечимся даром, учимся без денег. На курорты и в санатории путевки копеечные. Билеты на любой транспорт – гроши. Уголь для частного сектора почти ничего не стоит, за свет и квартплату с нас берут чисто символические суммы.
– Власть о нас заботится, Борис, – бабушка погрозила отцу пальцем. – Вон у нас в Польше как было?! Ничего бесплатного или дешевого. Только самое плохое. А так, напрягайся, вытягивай сам себя за волосы, как барон Мюнхгаузен. Всё есть, но все дорого. А в СССР чего нет? Всё есть. Но бесплатно или дёшево. А ты про какие-то девять копеек… Ну, подхитрило маленько государство. Так для нашей же пользы. Ещё дешевле всё будет, коли казна на миллиарды рублей пополнится.
– Да нет. Вряд ли простому народу деньгами, у народа же и отнятыми, будут райскую жизнь организовывать. Тут какой-то другой замысел. Более важный властям, чем благодать народная, – батя снова начал кудрявить волны красивого волоса. Волновался, значит. – С точки зрения власти, мы и так уже давно в раю живем. Водка простая – семнадцать рублей, московская – двадцать восемь рублей семьдесят копеек. Нигде в мире крепкие спиртные напитки не стоят такую мелочь. Рай! Тут государство замыслило что-то очень крупное для себя. Но что – непонятно пока. Понятно одно. Через пару лет наша налаженная, славная, простая и легкая обывательская жизнь начнет трещать по швам и разваливаться. Я не экономист. Но есть логика. Вот по ней, по логике, власть поимела с нас миллиарды рублей на свои дела. Увлечется ими и станет ей не до нас, бедолаг. Это, ребятушки, начало краха, чую я так. Краха гарантированного приближения к светлому будущему. Хрущев в передовой статье в «Правде» уже намекал, что коммунизм будет в восьмидесятом году. Скоро он это ляпнет на ближайшем съезде КПСС. Точно. А съезд в октябре. На носу, можно сказать. Так я скажу, что фигу нам всем, а не коммунизм к восьмидесятому году. В это время мы как раз наоборот, будем искать, где купить пожрать и каким хреном оплачивать жизнь в государственных, да и в своих домах.
– Фу, Боря! Зачем так грубо при ребёнке?– мама вздохнула.
– Я не ребенок уже. – Обиделся я, хотя ничего из разговора и речи отца не понял толком.
Батя переобулся в валенки, которые ему Панька свалял, нацепил вместо шикарного своего драпового пальто телогрейку. Шапку он не носил, имея волос, густой и непродуваемый. Прихватил с собой только толстые вязанные из овечьей шерсти варежки, сделанные во Владимировке бабой Фросей. И пошел в сарай за деревянной лопатой – прокладывать свежую дорожку в снегу от ворот до дороги.
После него пришла тётя Оля, радостная и возбужденная.
– Вы уж не серчайте, милые мои, на дуру старую. Послушала Мишку свого полоумного. Тот сам толком не понял, чего радио говорило, а сам рассупонил смысл, как ему захотелось. Ну, про то, что деньги отменяются. У, заноза, а не мужик! Деньги-то просто уменьшились для удобства населения. Это я уже сама радио слушала. Раньше на базар тащила я сто рублей. Если мелкими, вот такая пачка. В кошелек не влезает. А теперь всего десять рубликов надо брать. И всё, что тебе надо, купишь. Получается, что всё подешевело. Без объявления про снижение цен. Вот это, я понимаю, забота о советском народе! Умный и добрый дядька наш Хрущёв! Прямо под ручку с народом идет в коммунизм. На базаре обменный ларёк поставили. И в центре города, возле почты. Пошли со мной, Стюра, менять гроши наши.
Мама достала из ридикюля свой большой желтый кожаный кошелёк, посчитала купюры и мелочь. Высыпала её на стол и задумалась.
– Мне женщина, которая из бочки молоком на углу торгует, сдачу дала мелочью. Так… Вот двадцать копеек. Шесть штук. То есть по новому – двенадцать копеек. Вот пять штук по две копейки, всего, значит десять. Поменяют – дадут одну копейку. Девять копеек отдаю правительству, – она засмеялась тихо и не совсем весело. – А это – три монетки по одной копейке. Делим на десять и ничего не получаем. Ноль целых и три десятых копейки выходит. Таких денег не бывает. Выкидываем, стало быть. У кого копейка есть ещё?
– Ну, вот она, – тётя Оля сунула руку в карман фартука и выудила одну копейку. – Спичек коробку куплю.
– Выкинь к лешему, – бабушка моя забрала у подружки копейку и бросила её в мусорное ведро. – Она без надобности теперь.
– А сколько теперь спички будут стоить? – тётя Оля скорбным взглядом проводила полет копейки в отходы.
– Так же и будут. Копейку, – бабушка развеселилась. – А она, копейка сегодняшняя, это вчерашние десять копеек. В десять раз коробок, значит,
подорожал! Вот что получилось-то!
Мама испуганно сказала всем: – Так. Всё, Закончили эту самодеятельность. А то вы сейчас насчитаете тут. И так голова кругом кружится. Ничего не понятно пока. Бориса подождём. Он всё по полочкам разложит. Ай! Вру. Сегодня и он вряд ли точно сам знает. Вот завтра в редакции они пригласят для интервью специалиста из горфинотдела, тогда и обсудят, в чём нам, населению, выгода от такого обмена.
Но бабушка с тётей Олей оделись потеплее, собрали все домашние деньги, даже заначки «на черный день» раздербанили и ушли на базар. В ларёк, где обмен шел. Вернулись они часа через четыре усталые. Ближе к вечеру возвратились. Видно, очередь была приличная. Отец намахался лопатой, выпил чаю, лёг на кровать с газетой
