Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

— Про обслугу не говорилось, — настаивал дядька. — Тоже надо совесть иметь.

— А налоги? — с пафосом произнес Малокрошечный.

— Ладно, — сказал Харбов, — берите двугривенный за обслугу. Все равно на нас много не наживете. Мы народ бедный. С Катайкова небось больше нажили.

Малокрошечный опустил глаза в землю, будто разговор зашел на темы, говорить о которых ему не позволяла скромность.

— У нас для всех одинаковая цена, — сказал он.

— Куда они от вас поехали? — спросил Харбов.

— Кто — они?

— Катайков, Гогин, Тишков, Булатов и девушка, которая с ними была.

— Знать ничего не знаю, — сказал Малокрошечный. — Пришли, заказали, что хотели, заплатили, что следует, и ушли. Для меня все одинаковы.

— Ну, а тот? — спросил Харбов.

— Кто — тот? — вскинулся Малокрошечный.

— Который один шел, во всем заграничном.

— А я и не знаю, что такое заграничное. Штаны есть штаны, куртка есть куртка. А где они сделаны, не могу знать. В Москве, в Санкт-Петербурге или где-нибудь в Лондоне — это нам неизвестно.

Харбов встал и босиком прошелся по комнате, разминая ноги.

— Значит, Катайков тебе чужой человек? — спросил он. — И даже привета от брата не передал? С братом твоим они ведь дружат.

Малокрошечный волновался ужасно. Он покраснел, и руки у него чуть заметно дрожали.

— Братец мой сам по себе, — сказал он, — а я сам по себе. Даже по вывескам можете заметить. Братец называется И. М. Малокрошечный, а я П. M., a в Каргополе лавочку держит — тот уже будет В. М.; И. М. — старший братец, В. М. будет младший, я и того и другого братской любовью люблю, а дела мы ведем каждый отдельно. Зачем же смешивать?

— Допрыгаешься! — сказал мрачно Харбов. — Смотри, как бы в темном деле не попасться.

— Никаких темных дел не веду. Если вы говорите, что в заграничном, не знаю; вы в модном вопросе лучше меня разбираетесь, а я материал не обязан щупать.

— Я человек, извините, обиженный, у меня вон Бакин-старик жену сманил. Тоже надо чувства мои уважать... Проходил человек какой-то, а почем я знаю — кто.

— С Катайковым разговаривал? — спросил Харбов.

— Кто?

— Человек этот.

— Ну, разговаривал.

— О чем?

— А я и не слышал. Я по хозяйству занимался. Откуда мне знать, о чем разговаривают! Вот вы, скажем, будете разговаривать, — что ж, думаете, я подслушивать стану?

— Обязательно станешь, — сказал Харбов, — и очень внимательно.

Вошла женщина и принесла большой горшок с молоком.

— Молока не надо, — сказал дядька, — ты в него воду подмешиваешь.

— Это вам Маруся сказала? — спросил Малокрошечный. — Красиво, красиво! Сама ушла, бросила и еще гадости распускает!

— При чем тут Маруся! — пожал плечами Харбов. — Это даже на пристани в Подпорожье известно, что у тебя на постоялом дворе в молоко подмешивают.

— А-а... — Малокрошечный успокоенно засмеялся, — это, значит, вы шутите.

Он поставил сахар на стол и встал.

— Прошу, гости почтенные, — сказал он кланяясь.

Самовар бурлил и плевался. Малокрошечный снял трубу, натужившись поднял его, поставил на стол, принес чайник и заварил чай. Мы расселись за столом. Малокрошечный нервно и как-то по-мужски неумело стал разливать чай и передавать стаканы. Харбов разделил студень и разложил его по тарелкам. Тикачев разрезал ковригу хлеба на огромные ломти. Наконец можно было начинать есть.

Не буду клеветать на Малокрошечного: студень был вкусный, или, может быть, он показался нам вкусным — больно уж мы были голодны. Мы жевали без передышки, и, если б нам так не хотелось спать, мы, наверное, ели бы еще дольше. Первым встал дядька, зевнул; ничего не сказав, пошел во вторую комнату и лег на первую попавшуюся постель. За ним поднялись и мы все.

Я лег не раздеваясь, натянул одеяло и заснул сразу, как упал в черную пропасть. Я чувствовал, что меня трясут за плечо, и пытался сопротивляться. Мне казалось, я только закрыл глаза. Но меня безжалостно подняли и встряхнули. Харбов натягивал сапоги, Мисаилов стоял уже одетый в дорогу, у Тикачева торчала за плечами двустволка и вид был воинственный и серьезный. Натянул сапоги и я, потопал ногами и почувствовал, что готов в путь.

— Пошли, — сказал Харбов.

Малокрошечный с обиженным лицом распахнул перед нами дверь и вышел на крыльцо проводить нас. Во дворе напротив возилась Маруся, Бакин колол дрова. Малокрошечного как ветром сдуло. Бакин и Маруся помахали нам на прощание.

День был ясный, солнечный. Мы вышли на дорогу и зашагали — впереди Мисаилов и Харбов, сзади мы все, построившись в ряд. Еще один, третий дом был в поселке. Харбов внимательно на него посмотрел, когда мы проходили мимо.

— Здесь почтальон живет, — сказал он. — Почту возит отсюда до Куганаволока. — Он оглянулся и посмотрел назад. — Лошади, нет. Значит, уже уехал.

И вдруг мы все замерли. Из сарайчика, стоявшего возле дороги, вылезла вывалянная в сене фигурка. Колька маленький, заспанный, несчастный, стоял и смотрел на нас, протирая глаза кулаками. Дядька громко ахнул. Колька вздохнул и медленными шагами подошел к нам. Он стоял перед нами, и вид его выражал примерно следующее: «Вот я весь тут. Делайте со мной что хотите». Молчали и мы. Потом наконец Харбов, стараясь, чтобы голос звучал как можно строже, спросил:

— Ты что?

Колька вздохнул и отвернул лицо.

— Мы же тебе велели домой идти! — настаивал Харбов.

Колька еще раз вздохнул и переступил с ноги на ногу. Потом, подумав, негромко всхлипнул и рукой провел под носом.

— Ну что мы с ним будем делать? — спросил Харбов. — Николай Николаевич, как вы считаете?

Дядька почесал в голове:

— Да ведь, видишь ли, какое дело: как его пошлешь теперь обратно? Тоже страшно одного отправлять.

— Не пойду я обратно, — сказал Колька. — Что хотите делайте, не пойду!

— Ты ел чего-нибудь? — спросил Харбов.

— Ел.

— Где?

— У тетеньки попросил.

— Делать нечего, — сказал Харбов, — иди с нами. Но смотри: слушаться! Понял?

— Понял! — сказал Колька, сияя. — Вот те крест, слушаться буду!

Харбов повернулся и зашагал вперед. За ним зашагали мы. Сзади бодро семенил ногами Колька маленький, и физиономия его сияла, как медный пятак.

— Товарищи! — окликнули нас из леса.

Мы остановились. Женщина, подававшая у Малокрошечного студень и молоко, вышла из-за деревьев и подошла к нам.

— Вы про Катайкова интересовались... — сказала она.

Харбов пристально на нее посмотрел:

— Ну, ну?

— Точно я вам не скажу, куда они поехали, но только далеко, за озеро.

— Ты почему думаешь? — спросил Харбов.

— Их в Куганаволоке лодки ждут. Был разговор, я слышала.

— Так, так... — Харбов кивнул головой. — А куда они на лодках этих, не знаешь?