Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
— Не слишком. Зато успел побывать и матросом на мусорном сухогрузе, и мессером Ганзы.
— Скажи, отыскал ли ты брата?
— О, да. И повел себя, как придурок. Как самозванец, который перепугался, что его вот-вот разоблачат и вышвырнут.
— А Миа? Ты встретился с ней?
— Угу. Но вряд ли она захочет когда-нибудь разговаривать со мной.
— Наверняка ты сгущаешь краски. Размолвки случаются. Надо уметь признавать ошибки и, забыв о гордыне, первым протягивать руку для примирения. Это непросто, знаю, непросто… Но расскажи, как так вышло, что ты стал мессером?
— Вольф Вагнер перед кончиной зачем-то вписал мое имя в завещание. Я, конечно, знал, что не такому недоучке, как я, страной управлять, но решил как-нибудь продержаться, пока Тео не вернется, чтобы кланы не устроили грызню за власть. Мне казалось, что править справедливо несложно: достаточно просто стараться поступать по совести. Но оказалось, что все не так. Совсем не так! Справедливость, закон, добрые намерения — это лишь слова. Которые могут обернуться как милостью, так и сущим проклятием. Вообще все, что прежде казалось незыблемым, вдруг как-то перестало укладываться в простые формулы. А правда оказалась похожей на луковицу — сколько слоев не снимай, до сердцевины все равно не добраться.
— Ты угодил в ловушку, которую не минует ни один правитель. Каждый, заступая на место предшественника, мечтает перекроить мир по собственной мерке. Отменить несправедливые законы, облегчить налоговое бремя, даровать народу свободу и благоденствие. Но самые вдохновенные реформаторы становятся самыми жестокими тиранами. Кажется, я не рассказывал? Некоторое время мне довелось жить в одной из северных провинций Чжунго. После бегства из Ганзы это казалось местом, где мои следы затеряются безвозвратно. Бизнес-империя клана Ли зарождалась на моих глазах. Осознавал ли я, что маленький невзрачный человек творил историю? Пожалуй, что нет. Я просто с изумлением наблюдал, как там, где еще вчера были только поросшие верблюжьей колючкой барханы в окружении горных пиков, вырастали шумные города. Людей он тоже, кажется, создавал, просеивая песок цвета ржавчины сквозь пальцы… Его речи завораживали, знаменуя зарождение нового мира. Но вот в чем загвоздка: обещания светлого будущего обычно не сулят ничего хорошего тем, кто живет в настоящем. Империя Ли построена на слезах и костях. Даже сегодня, закрывая глаза, я вижу ржавую песчаную бурю и тысячи смердящих трупов вдоль проложенной через пустыню железной дороги, слышу свист выстрелов и злобный лай собак…Так что великие реформаторы хорошо смотрятся лишь в отдалении, со страниц учебника истории, превращенные угодливым временем в бронзовые статуи. А не вблизи, не глазами современников, которым не посчастливилось жить в эпоху перемен. Всякий раз, когда очередной политик в прекрасно скроенном костюме обещает построить новый дивный мир, я костенею, как если бы рядом со мной кто-то вскинул руку в римском салюте. Так что если ты когда-нибудь и в самом деле соберешься строить прекрасное светлое будущее, я надеюсь не дожить до этого страшного дня. Умереть вовремя — главная удача в эпоху, когда идет грандиозная стройка.
— Я запутался, мастер Фогель. Перестал отличать правду от лжи, а друзей — от врагов. Нагрубил Тео. Обидел, и совершенно напрасно, незаслуженно, Флика, моего старого друга. Оттолкнул Мию. Сам не понимаю, как оказался в полушаге от женитьбы на той, что внушает мне безотчетный ужас. И примчался за советом к последнему, кто желал бы мне добра. Так что я просто редкий счастливчик.
— Так и есть, потому что ты еще жив.
— О, советник Юнг заверил, что это совсем ненадолго.
— Я верю в твою счастливую звезду, мой мальчик.
Лука хмыкнул.
— А я вот — уже нет. Кажется, моя песенка спета. Резиденция, как и весь остров, — цитадель, нашпигованная вооруженной до зубов охраной, ее не взять штурмом. Ничуть не удивлюсь, если парой уровней еще ниже под землей находится секретная установка для запуска баллистических ракет. Хотя никому и в голову не придет разыскивать меня здесь. По крайней мере, в ближайшие дни. А между тем безумный старикан всерьез вознамерился прихлопнуть меня, как муху, наделать с десяток клонов и менять тела, как парадные костюмы. Так что перспектива — хоть в пляс пускайся, хоть волком вой.
— Не стоит терять надежды. Никогда, даже стоя перед лицом надвигающегося ужаса и тьмы. Особенно тогда. За долгие десятилетия, которые я посвятил науке, я понял лишь одно: Бог, неважно, внутри он или снаружи, опекает лишь тех, кто неспокоен. Кто раз за разом пытается взлететь, размахивает руками, падает, поднимается. Кто не сдается, не опускает руки. Может быть, так Ему проще разглядеть нас, каждого из миллиардов живущих на крошечной планете. И когда мы сбились с пути, Он берет нас за руку, чтобы провести над пропастью во ржи. Думаю, Он, как всякий наставник, должен это просто обожать. В конце концов, если бы мир пребывал в вечной гармонии, Создателю было бы решительно нечем заняться. Он, как я склонен думать, вообще любит игру и эксперимент, потому что в них — вся суть жизни. Если вдуматься, совершенство довольно утомительно: в безупречной правильности, как в стерильном дистилляте, нет жизни. Как и в сухих словах молитвы ханжи, мнящего себя праведником. Библейский страх Божий, как мне кажется, истолковывается совершенно превратно: в сердце должен жить не страх перед неминуемым наказанием за проступок, а опасение разочаровать Его этим, которое рождается из большой любви. Точно так же и мы можем быть уверены в Его любви. Всегда. Когда обманываем. Когда гневаемся, завидуем, жалуемся. Когда извиваемся от боли. Нарушаем собственные обещания. Когда чувствуем себя полным ничтожеством. Когда не верим в добро, в себя, в человечество. Когда вообще уже ни во что не верим. Хотя бы в Его любви мы можем не сомневаться. Хотя бы в ней.
С каждой минутой голос старика становился все слабее, все тише, словно жизнь по капле уходила из его немощного тела, просачиваясь в серый песок. Лука напряженно вслушивался. И в его сердце копилась злость на безумного старика, одержимого жаждой власти и бессмертия, который распоряжался людскими судьбами, как деревянными фигурками на шахматной доске.
Глава 17
Звуки выстрелов, злые автоматные очереди, крики боли и ярости, доносившиеся из-за плотно закрытых дверей кабинета, смолкли. Советник Юнг смотрел в догорающие угли камина, неподвижный и спокойный, как изваяние древнего идола. Но когда в наступившей тишине послышалось легкое цоканье женских каблуков по мраморной лестнице, в его усталом сердце разлилась смертная тоска. Он знал: спокойные, размеренные шаги, которые оглушающим эхом множились под сводами дворца, как метроном, отсчитывали последние минуты его жизни.
