Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане
ОКОЛО ЧЕТЫРЕХ ЧАСОВ ВЕСЬ ГОРОД БАТАВИЯ высыпал на набережную. Не было даже надобности в биноклях: выход из гавани был как на ладони, и с берега можно было видеть всю сцену, которой предстояло разыграться на расстоянии менее кабельтова.
Без пяти минут четыре на мол прибыл в карете губернатор в сопровождении всего своего штата. В течение всего дня два полка пехоты были расположены вокруг его дома на случай, впрочем, весьма маловероятный, высадки десанта с броненосцев.
В тот момент, когда на башенных часах порта било четыре часа, оба судна пустили в ход свои машины: «Фо» шел впереди, а «Иен» сзади, так как Бартес хотел непременно замыкать шествие.
С берега раздались громкие крики «ура!» — до того сильно действуют на массу смелость и отвага даже тех, кому она раньше не сочувствовала.
Проходя мимо «Бдительного», оба судна салютовали ему подъемом и спуском своего флага. (Они удержали американский флаг, чтобы лучше бравировать перед эскадрами.) Француз ответил им на их салют тем же. Его славный командир Маэ де Ла Шенэ предложил свою помощь обоим адмиралам, но те отказались, и он остался нейтральным в этом инциденте, к счастью для него, как это скоро выяснилось.
Оба судна продолжали медленно и плавно двигаться вперед к выходу в море, очевидно, желая показать, что они вовсе не хотят прорваться благодаря быстроте хода.
Тем временем на обоих судах убирали с палубы, блиндированной наподобие спины кита, все, что могло быть доступно неприятельским снарядам: капитанская рубка была разобрана, мачты сложены вдоль борта, наконец, и самые трубы машины убрались в себя наподобие складного футляра, так что менее чем в четверть часа, на глазах всего населения, следившего с возрастающим любопытством за этими маневрами, оба судна превратились в двух громаднейших китов, подставлявших под выстрелы только свои гладкие, черные, блестящие, круто покатые спины, наполовину скрытые под водой. Теперь зрители на берегу стали понимать, что при таких условиях борьба между двумя судами и двумя эскадрами могла оказаться уже не столь неравной, как это сначала казалось.
Когда таким образом оба судна преобразились, то из открытых еще люков раздались звуки музыки. Оркестр каждого из судов играл бешеным темпом веселую плясовую, — и вдруг два громадных «дергуна», вырезанных из толстого толя и превосходно раскрашенных масляными красками, выскочили из люков и под звуки веселой музыки пустились в бешеную пляску. Обе эти так забавно кривлявшиеся фигуры изображали собой адмиралов: одна — английского в красном парадном мундире и шляпе с плюмажем, а другая — американского, также в полной парадной форме.
Глядя на это представление, все тридцать тысяч зрителей, столпившихся на набережной, разразились хохотом во все горло. Даже сам губернатор и его приближенные утратили чувство собственного достоинства и просто корчились от смеха. Что же касается экипажа французского судна, то там вся палуба покатывалась со смеху, так что офицеры вынуждены были спуститься в свои каюты, чтобы не уронить своего авторитета в глазах команды.
Вне себя от бешенства английский и американский адмиралы метались по палубам своих судов, как дикие звери в клетке не имея даже возможности чем-нибудь ответить на этот веселый вызов, так как нельзя было стрелять в порту, где еще находились в это время «Иен» и «Фо»: снаряды могли попасть в толпу; поэтому волей-неволей приходилось выжидать момент, когда эти смелые, злые шутники войдут в проход.
Видя чрезвычайный успех своей злой шутки, Уолтер Дигби хотел уже отложить выход в море на завтра и сигналами сообщил об этом Бартесу, но тот отвечал:
— Достаточно потешились! Нас призывают более серьезные интересы… выходите немедля… я следую за вами.
Этот ответ несколько опечалил янки, искренне восхищенного своей удачной выдумкой.
— Странно, — пробормотал он, — а я всегда думал, что французы — веселый народ, любящий посмеяться!
Он забыл, что его молодого друга не могли забавлять эти шутовства в настоящий момент, когда вопросом жизни и смерти являлась для него церемония предстоящего признания его на острове Иене приемным сыном и наследником старика Фо. Он хотел этого признания не потому только, что ему нужна была власть над могущественным Обществом, столь уважаемым в Китае, хотя и слывущим у западных народов пиратским сообществом, — но и потому, что золото даст ему такое могущество, которое поможет ему отомстить и за себя, и за отца, даст возможность покарать шайку негодяев, сговорившихся погубить его честь и уничтожить его нравственно.
Этих негодяев звали: Альбер Прево-Лемер, вор, попавшийся на мошенничествах и подлогах, Жюль Сеген, сообщник, лишивший его чести, завидного положения в обществе и прелестной невесты, и сам отец Прево-Лемер, капиталист-банкир, который, будучи убежден в виновности своего сына, не побоялся стать клятвопреступником, чтобы сослать на каторгу и покрыть позором невинного Бартеса и тем спасти честь своей семьи.
Ах, какой только кары не заслужили эти люди, хладнокровно и сознательно погубившие давнюю репутацию безупречной честности и благородства Бартесов!
Может ли он забыть, как на его глазах его старик-отец, славный и доблестный генерал Бартес, участник и герой великой эпопеи XIX века, сорвал один за другим кресты и ордена, украшавшие его грудь, и обвил черным крепом свою шпагу, видавшую Маренго и пирамиды, Аустерлиц и Ватерлоо, когда суд вынес его сыну обвинительный приговор?!
О, никакая кара не могла быть достаточно жестокой для этих людей, виновников такого страшного несчастья и позора его семьи!
И вот Бартес хотел теперь увидеть своими глазами их нравственные муки и страдания, — хотел, чтобы и они, в свою очередь, познали ужас разорения и нищеты, чтобы унижение и нужда вошли в их дома, чтобы стыд и позор свили себе гнездо у их очага и чтобы, наконец, униженные и убитые, не имея, где преклонить главу и приютить своих детей, они были преданы в руки правосудия и облачены в ту же позорную одежду каторжников, которую он сам совершенно незаслуженно носил по их вине.
Да, вот чего он хотел теперь! Вот чего жаждала его исстрадавшаяся, измученная и скорбная душа! И вот почему он не мог разделять веселья своего друга и его беззаботных товарищей-американцев, несмотря на то что эта смешная затея имела блестящий успех.
Между тем «Иен» и «Фо» вышли в большой проход.
— Открыть огонь! — заревели почти одновременно оба адмирала в рупоры.
— Сто долларов тому, кто собьет эту отвратительную карикатуру! — крикнул американец.
— Сто фунтов первому, кто разнесет этого «дергуна»! — закричал англичанин.
