Сергей Хелемендик - Наводнение
«Пощади нас, дорогой господин!» – взмолились охотники. Один из них снял с себя одежду Учителя и с поклоном вернул ему. Но Учитель не взял одежду и пошел прочь. Охотники бежали за ним и уговаривали простить их. Тогда Учитель улыбнулся и сказал, что он дарит им эту одежду, потому что они смелые охотники и достойны носить эту красивую одежду. Они ползли за Учителем на коленях и умоляли простить их. Учитель остановился и сказал:
«Мне не за что прощать вас! Вы отняли у слабого то, что он имел, – но так делают все люди! Сейчас вы боитесь меня и думаете, что я буду мстить, но этого не будет! Я никогда не убивал людей. Вы свободны и можете возвращаться домой и ничего не бояться. Я опасен только для убийцы! Не важно, кто убийца, – человек или тигр! Но вы не убийцы. Вы благородные молодые люди – вы не убили меня, а только взяли мою одежду».
Слова Учителя прожгли им сердца. И самый старший из них сказал: «Мы будем идти за вами, благородный господин, и до последнего вздоха служить вам!» Учитель посмотрел им в глаза, улыбнулся и произнес: «Если вы пойдете за мной, я научу вас быть такими же могущественными, как этот зверь, но оставаться людьми!»
– Так согласно легенде началась наша Школа, – закончил граф. – Знаешь, что говорим мы всем, кто приходит в Школу, детям и взрослым? Мы говорим, что никогда в жизни им не придется использовать удары, которым их научат, иначе как в соревновании с братьями по Школе. Обычный человек беззащитен, как цыпленок, если на него нападает мастер кун-фу. Самое страшное, что может совершить наш брат, – это поднять руку на беззащитного. Это подлость, это несмываемый позор для Школы…
Иногда я люблю думать о том, что однажды человечество найдет простой способ наказывать убийц, настоящих убийц, тех, кто убивает сознательно и с наслаждением. Их будут привозить на один остров и изолировать от остального мира, от мира людей. И пусть они мучают и терзают друг друга, убивают друг друга, поедают друг друга! Делают что угодно, без какой-либо защиты друг от друга! Это самое главное, Луиси! Ничто не будет защищать убийцу от другого убийцы! Я убежден, если будет создана такая форма изоляции, преступность исчезнет в считанные десятилетия. Убийцы могут существовать лишь потому, что в мире есть множество людей незащищенных. Я говорю сейчас о патологических формах насилия. А что касается агрессивности человека вообще, то здесь все настолько сложно, что едва ли сегодня кто-нибудь возьмется предсказывать, научимся ли мы строить свою жизнь на началах добра и разума. Очевидным для меня остается одно: человек, который в детстве с удовольствием топил слепых котят, может, став взрослым, с удовольствием послать миллионы людей на смерть. И ни он сам, ни другие не будут считать его убийцей! И пока дети будут топить котят, подростки избивать стариков, родители будут угнетать родных детей и расшвыривать в стороны чужих, чтобы все-таки вытолкнуть своего детеныша на хорошее, по их понятиям, место. И эта цепь насилия неизбежно ведет к концу…
– Роберто и ты, Луиси, спрашиваете меня об альтернативе. Я не знаю альтернативы! Две тысячи лет люди говорят, что любовь к Христу и к ближнему спасет мир! Две тысячи лет мы учимся любить друг друга – и с каждым новым шагом вперед люди убивают людей все в больших количествах, все более жестоко и изощренно! Мы хотим научиться любить, но учимся убивать! Половина придуманных нами машин предназначена, чтобы убивать нас же! Кто, скажи мне, кто, Луиси, найдет дорогу в этом хаосе! – Граф окончил фразу на высокой, пронзительной ноте и замолчал. Белоснежная с розовым масса «дайкири» растаяла в его бокале и превратилась в желтовато-мутную жидкость. Луис свой «дайкири» выпил.
– Послушай, Хуан, – нерешительно начал Луис. – Раз уж у нас получился такой неожиданный вечер, я хочу тебя о чем-то спросить! – легко и весело продолжил он. – Недавно я натолкнулся в библиотеке на подшивку журналов из Гон-Конга и нашел для себя много интересного. Эти журналы у меня дома. Если хочешь, я дам их тебе посмотреть. Пойми меня правильно, Хуан! Я не пытался проверить или, скажем мягче, сравнить то, что узнал от тебя, с информацией прессы. Просто у меня осталось такое чувство, что ты не рассказал мне чего-то. Чувство какой-то незавершенности. Оно жило во мне несколько месяцев после твоего рассказа об отце и о том, как ты покинул Таиланд сразу после его смерти. Словом, я прочитал эти журналы и узнал что-то новое! Ты догадываешься, о чем я говорю сейчас, не правда ли? Я вспомнил об этом в связи с мудрой фразой майора Кастельяноса, что пацифисты меняют свои взгляды, как только их как следует ударят, хотя бы по одной щеке. Но шутки в сторону! Что ты с ним сделал? Каким образом тебе удалось свести с ума закоренелого мерзавца, которым, по характеристикам газет, был этот человек? Там написано, что он был садист, убийца по призванию, убивавший людей своими руками. Это действительно так?
– Это так, Луиси. Это был страшный человек! Я не рассказывал тебе эту историю, потому что… Мне трудно вспоминать об этом…
– Тогда извини! – Луис увел глаза в сторону и воскликнул: – Но что же ты сделал с ним, карахо! Как ты этого добился?
Граф грустно улыбнулся.
– Ты нетерпелив, Луиси! Иногда это плохо. Я не все хорошо помню. Когда отца не стало, я был не в себе. Наверное, мое состояние тогда сравнимо с тем, в котором был ты, когда бросился на этих людей. Но я помню себя! Я хорошо помню, что я делал, и в то же время совсем не помню своих ощущений. Все, что происходило со мной, осталось в памяти как немой черно-белый фильм. Когда я увидел тело отца – они стреляли в него разрывными пулями, – я как будто потерял себя. И ко мне пришел Учитель. Он сказал тогда, что я должен мстить. Должен, Луиси! Я не хотел и не мог никого убивать, но мной овладело желание видеть этого человека, говорить с ним.
Я хотел просто посмотреть ему в глаза и умереть. Я очень хотел умереть, Луиси! И я согласился с Учителем, принял его помощь, помощь Школы. Учитель сам разработал сценарий нападения от начала до конца. Я поставил условие: ни один из охраны этого человека не должен погибнуть, и это условие выполнили. – Граф сделал паузу. – Когда я подходил к комнате, где он спал, неожиданно там оказался еще один охранник. Я тогда не успел даже подумать – руки сами сделали то, что нужно. Я вошел в его комнату – он спокойно спал, и его лицо не показалось мне кровожадным или жестоким. Обычное человеческое лицо. Я разбудил его. Он проснулся и сразу достал пистолет. Тогда я сказал, что специально для этого и пришел. Пришел, чтобы он мог сам застрелить меня, потому что мне страшно жить. Я не хочу жить! Он убил моего отца, и будет логично, если он убьет меня. Я говорил то, что думал, Луиси… Сначала он ужасно испугался, потому что подозревал подвох. Потом он увидел, что я безоружен, и начал смеяться надо мной. Он говорил, что мой отец влез не в свое дело, что дело попов служить в церкви, а не выведывать чужие секреты. Потом он рассердился. Он кричал, что дурацкие принципы и любознательность моего отца приведут в тюрьмы тысячи людей и еще тысячи разорятся. Что он и его компаньоны терпят миллионные убытки. Что, раз наркотики покупают в Европе и Америке, значит, они там нужны. Он говорил много. Я, кажется, почти не отвечал. Я только говорил, обращаясь к нему подчеркнуто вежливо, что он убийца. Я говорил примерно так, если переводить с тайского. – Граф вдруг низко поклонился, соединил ладони вместе и, глядя прямо перед собой, произнес по-испански: – Вы убийца, дорогой господин! Я пришел, чтобы вы убили меня… Да, Луиси, примерно так я говорил с ним, не знаю зачем и почему. Повторяю, я хотел умереть! Потом он начал говорить, что знает обо мне много хорошего, что мой отец был уважаемым человеком, что убийство совершили его компаньоны. Он говорил, что ему жалко меня, что он даст мне очень много денег. И тогда я вдруг вспомнил, Луиси, что у меня на шее висит полотняная сумочка. В ней были самые дорогие старые фотографии отца, которые я взял с собой вместе с деньгами и паспортом, так как не знал, что произойдет со мной после этого визита. Я стал показывать ему эти снимки. Я храню их, Луиси, и сейчас. Подожди минуту!
