Арахна(Большая книга рассказов о пауках) - Антология

Когда сеть была готова, Паук засеменил в баню. Он решил отдохнуть — сегодня он славно поработал, подышал свежим лесным воздухом и захмелел от весенних ароматов, разносимых по всему свету теплым ветром.

Ночью Паук проснулся, вслушался в завывание ветра и шум елей. Запах копченого мяса, устоявшийся в старой бане, невыносимо возбуждал аппетит. Обвисшее брюхо судорожно вздрагивало. С тех пор, как Паук пожрал своих братьев, голод никогда не оставлял его. Даже наевшись до отвала, он чувствовал, что мог бы еще глотать, пить живительные соки, терзать жертву челюстями — лишь бы ощущать вкус крови, слышать хруст ломающихся костей. Вчерашние птенцы лишь раззадорили его аппетит, а чувство голода за ночь обострилось, стало мучительным. И вот челюсти его свело; холодно, как черные камни, засверкали в темноте глаза… Уснуть Паук так и не смог, с нетерпением дожидался он утра.

Еще не взошло солнце и не растаяли ночные тени, как Паук выполз наружу. И застыл в прошлогодней траве — неподвижный, черный и тяжелый, как частица уходящей ночи. Стоял и смотрел, нет ли поблизости какой-либо живности. Но было еще рано, природа спала, только в березовой роще и в лесу на голых ветвях берез и осин щебетали пробуждающиеся птицы. Паук встрепенулся и, резво переставляя свои длинные и мощные, поросшие рыжей шерстью лапы, зашагал в сторону молодого ельника.

Уже издали он заметил, что в сетях кто-то барахтается. Это был наивный зайчонок, так весело, так дурашливо скакавший вчера на полянке.

Паук приближался к жертве. Зайчонок под взглядом черных, жалящих глаз сник, замер — он покорно дожидался своей участи. Паук прибавил шага, разбежался, высоко подпрыгнул и, раздвинув челюсти-крючья, упал на жертву. Четыре пары лап, стиснув несчастного, сжимали его все сильней и сильней. Беспощадной хваткой впившись в горло жертвы, он пил и пил кровь из глубоких ран.

Когда в конце концов Паук отбросил пустую растерзанную шкурку, он сделался еще больше, злее, ненасытнее.

Неторопливо и тщательно связал он порванные нити сослужившей ему такую добрую службу паутины. Затянул потуже узлы и залюбовался. Сеть среди молоденьких елочек очень кстати: глядишь, и попадется еще какая-нибудь неосторожная живность.

Устало и медленно побрел он с отяжелевшим брюхом в сторону бани, чтобы отдохнуть и переварить пищу.

Дремал Паук на привычном месте. А услышав далекие голоса, не сообразил, сколько времени прошло. Приближались человеческие шаги. Дверь бани распахнулась, и поток света ворвался внутрь. Он резко ударил в глаза и ослепил. Паук съежился и затаил дыхание. Если бы кто и заметил его, то принял бы за прокопченный камень на старой печке.

Но люди не заметили его. Баня была темной, а они только заглянули в дверь и понюхали воздух. Баня, видно, им понравилась — достаточно закопченная и таинственная, именно такая, какой и должна быть старая деревенская баня. Дверь снова захлопнулась, шаги людей затихли, и наступила тишина. Но внезапное появление людей обеспокоило Паука. Он выполз из ниши и вылез на крышу. По нагретой солнцем потрескавшейся дранке забрался на конек бани и взглянул на заброшенный дом. Дверь была открыта, внутри и снаружи суетились по-весеннему одетые женщины. Мужчины отдирали доски с заколоченных окон. На заброшенный хутор вернулись люди. Паука это встревожило — они были слишком близко. Оставят ли его в покое? Не прибавится ли у него хлопот из-за этих крупных двуногих тварей?.. Паук неподвижно сидел на коньке и наблюдал за людьми. Во дворе дома стояла автомашина. Из нее что-то выгружали и вносили в дом. Но в баню никто больше не входил, и Паук успокоился.

Под вечер он сбегал в лес проверить, не попался ли кто-нибудь в расставленные сети. Но они были пусты. Паук разыскал еще несколько узких прогалин между густыми елочками, тропки и дорожки, по которым ходит-бродит всякая лесная живность. Везде он сплел и натянул свою паутину, сделав это тщательно, без спешки. И… снова голод вдруг мучительно сотряс все его тело. Обвисшее брюхо болталось как полупустой мешок. Брюхо требовало пищи. А ему не везло, до сумерек он так ничего и не добыл, а с наступлением сумерек ему пришлось вернуться в баню.

Взошла луна и глянула сквозь облака вниз, освещая все неживым белесым светом. Паук снова забрался на крышу бани и все смотрел и смотрел на старый дом. Люди еще не угомонились, ходили туда-сюда, с шумом хлопали дверьми. Из окон пробивались яркие полоски света.

Свет особенно беспокоил Паука.

С крыши он видел людей. Они жили другой, неизвестной ему жизнью. Эта чуждая жизнь его и пугала и притягивала.

Паук слез с крыши и направился к дому. Подкравшись к нему, по бревенчатой стене долез до подоконника и заглянул внутрь. И хотя впервые в жизни видел, как люди сидят за широким деревянным столом, понял — они едят. Это неторопливое и спокойное их застолье вызвало у Паука приступ аппетита. Прижавшись к стеклу, он тянулся к еде; брюхо его судорожно сокращалось, и липкая слюна стекала по оконной раме на подоконник.

Вдруг молодая женщина, сидевшая напротив окна, подняла голову и вскрикнула. Паук, поняв, что замечен, вмиг спрыгнул на землю. Женщина о чем-то взволнованно говорила, но никто ее не слушал. Звенел смех, звякала посуда.

Паук затаился под кустом старой сирени и из этого убежища стал наблюдать, что произойдет. В кухне осталась только молодая женщина — та самая, заметившая Паука. Она убрала посуду со стола, вымыла ее, затем погасила свет и исчезла в темноте. Вскоре свет вновь зажегся, но в другом окне, и Паук снова ее увидел. Она подошла к окну и задернула занавески. Теперь ничего не было видно, и оставалось только гадать, что там происходит. Женщина, очевидно, наводила порядок в комнате, перекладывала что-то с места на место. Какое-то еще время люди входили и выходили, громко переговариваясь, звучала музыка. Но понемногу все стихло, шаги смолкли, люди готовились ко сну.

Паук медленно подошел к дому. Луна спряталась за облако, и над головой светились лишь большие, мягкие звезды. Благоухала расцветающая весенняя ночь.

Тихо крадучись, обходил Паук дом. Время от времени он останавливался и прислушивался — дом казался большим, темным и таинственным, а жизнь внутри него притягивала, волновала, возбуждала любопытство. Он подкрался к единственному освещенному окну и осторожно взобрался на подоконник. Но что происходит внутри, было не разглядеть — занавеска слишком плотная. Слышно только, что внутри кто-то мягко ходит, что-то переставляя и передвигая. Паук бесшумно забрался повыше. Над занавеской была широкая щель, через которую можно было заглянуть внутрь.

Та самая молодая женщина вынимала из большой сумки белье и одежду, складывала в шкаф, наводила порядок на полках. Потом она застелила кровать и стала готовиться ко сну. Она медленно разделась; оставшись в одном белье, подошла к зеркалу и намазала чем-то лицо и шею. Паук видел все это впервые в жизни. Хищник смотрел на женскую шею, плечи, грудь, и непонятные чувства одолевали его. Он прижимался к оконному стеклу все плотнее, уже не ощущая его холодка.

Закончив вечерний туалет, женщина сняла белье и, перед тем как надеть ночную рубашку, с минуту стояла обнаженная. Так много белого и сладкого тела Паук никогда еще не видел. От страсти он затрясся, челюсти задергались, ядовитые железы набухли, а сам он как бы разбух, стал больше, плотнее, безжалостней. Он жаждал прикоснуться к этому телу, ощутить пульсирующую жизнь челюстями и лапами, припасть к ней и высосать всю до конца.

Затем огонь в комнате погас. Паук долго еще висел перед окном, но рассмотреть, что происходит внутри, не мог. Наконец напряжение прошло, к нему вернулась способность двигаться, и он не торопясь, осторожно спустился вниз.

Вернувшись в баню, Паук залез в свое логово, но было не до сна. Перед глазами все время маячила обнаженная женщина. Он снова и снова видел белую кожу и мягкий живот, круглую грудь и стройные бедра.

И в последующие дни Паук не мог найти себе места — куда бы он ни шел, все время думал о женщине. И во сне, и в полудреме, и наяву.