Остин Райт - Островитяния. Том второй
Смертельной тоской повеяло от мысли, что я останусь один. Я обнял ее, прижавшись лицом к полной теплой груди:
— Теперь мы — муж и жена, Наттана. Мы должны сказать им.
Опустив голову, она поглядела на меня, лицо ее смягчилось; светящееся любовью, оно было не столько красивым, сколько дорогим и поразительно милым.
— Нет, Джонланг, — ласково ответила она, и слезы покатились по ее щекам.
— Да, Наттана! Так надо.
— Нет… но теперь мы можем быть счастливы вместе.
Будем ли мы счастливы? Сомнение закралось в душу. Она поняла это по моим глазам, и тут же лицо ее нахмурилось и словно постарело.
— Вы слишком хороши для меня… или, скажем так, я слишком мудра, много мудрее вас! Пустите меня, Джонланг.
Я выпустил ее, не в силах, однако, отвести глаз от ее лица. Она выскользнула из постели, и в неясном, дымчатом свете раннего утра тело ее показалось мне не таким хрупким, а кожа — белее. И прежде чем я осознал, что на самом деле теряю ее, она уже стояла передо мной укутавшись в плащ.
— Мы никогда не должны расставаться, Наттана.
— Не заставляйте меня чувствовать себя дурной, Джонланг! Ах, поймите, ведь я — ваша, пока вы здесь. Разве вы этого не понимаете?
— И все же я надеюсь, — сказал я, чувствуя, как быстро ускользает от меня надежда. Боль отчаяния отступила, лишь когда я понял, что мне предстоит провести с Наттаной еще много долгих месяцев.
— Уж лучше вам поскорей расстаться с вашей надеждой, — сказала Наттана. — Тогда мы будем только счастливее.
Вопреки рассудку, надежда вернулась ко мне.
— Да, мы счастливы, Наттана.
— Ах, Джонланг!
Она подошла, и я обнял и поцеловал ее.
27
ХИСА НАТТАНА
Весна пришла рано. Седьмого сентября, восемь дней спустя после нашего возвращения с перевала Ваба, Дон заехал к Хисам предупредить, что дозорные, по всей вероятности, должны будут приступить к своим обязанностям недели через две-три. Здешнее начало сентября соответствовало началу марта в Америке. Снег повсюду таял, и покров его делался тоньше. Скалистые пики — стражи Доринга — все чаще показывались сквозь редкую белую пелену тумана. Выдался только один холодный, по-настоящему зимний день, когда мы с Наттаной, пользуясь своим правом «сокращенного дня», смогли выбраться на коньках к скалам южного берега — и, пренебрегая риском, снова любили друг друга.
Обитатели усадьбы по-прежнему безмятежно трудились. Ничто не изменилось в жизни Эка, Атта и Эттеры, да и сами они не очень менялись, и даже несмотря на то, что в наших отношениях с Наттаной произошла глубокая и очень важная перемена, мы тоже вели прежний образ жизни: Наттана ткала, сидя у себя в мастерской, я же, в роли подручного, помогал то тут, то там и часто уходил вместе с братьями достраивать новую конюшню. Иногда, когда я думал о случившемся между этой женщиной и мною, оно казалось таким же значительным и непостижимым, как рождение и смерть, и, какие бы планы мы теперь ни строили относительно будущего, ничто, подумал я, не властно разрушить наш тайный брачный союз; но чем дальше, тем чаще, по мере того как наши отношения становились все обыденнее и привычнее, случившееся представлялось мне иначе — вполне естественным фактом, что я, мужчина, наконец нашел женщину, которую полюбил и обладания которой добился, что нечто подобное испытывали почти все мужчины, а я сам и моя жизнь остались теми же. Более того, новые отношения вовсе не означали, что отныне мы будем понимать друг друга с полуслова. Несмотря на всю нашу близость, мы, по сути, были все так же далеки внутренне. Правда, в глубине души я надеялся, что ни один из нас не станет для другого источником обид и огорчений.
На следующий день после посещения Дона я, прихватив кое-что перекусить, отправился к новой конюшне, стены которой день ото дня становились все выше. При кладке стен третья пара рук была как нельзя нужнее: один замешивал раствор, другой укладывал камень, а третий управлялся с небольшим подъемным воротом. Мне хотелось провести этот день вне дома, чтобы не видеть Наттаны, а заодно обдумать некоторые новые для меня ситуации, в которых мы часто оказывались, служившие поводом для мелких размолвок, впрочем неизменно кончавшихся миром, и, в частности, то, что по вполне тривиальной причине сегодня ночью Наттана ко мне не пришла.
От тающего кругом снега подымалась дымка, воздух был пропитан студеной сыростью. Бурые пятна голой земли уже выступали в полях к западу от амбара, дороги развезло. Казалось, я уже знаю это место лучше, чем какой-либо другой уголок Островитянии… Мне хотелось быть свободным, отправиться с Наттаной в путешествие куда-нибудь, где мы могли бы не делать тайны из нашей любви. Но я смогу уехать лишь через восемь месяцев, к тому же один, если только — на что было не похоже — Наттана вдруг не поймет, что не сможет прожить без меня.
На днях она сказала, что ей кажется, Эттера кое о чем догадывается.
— Она заходила ко мне в комнату после того, как я ушла к вам, — сказала она, — а утром спросила, где я была. Пришлось сказать, что я спускалась в кухню. К счастью, она за мной не следит. Правда, не знаю, верит она мне или нет. Надо быть осторожнее.
Я попросил Наттану объяснить, о чем именно она просила меня не заводить больше речь.
— Поженись мы, Наттана, и нам не пришлось бы больше прятаться.
— Если вы чего-то стыдитесь, Джонланг, то я — нет!
— Я не стыжусь, но все как-то ненормально.
Эти слова, которые относились вовсе не к нашим отношениям, а к нашему притворству, не на шутку рассердили Наттану.
— Если вы считаете, что это ненормально, я не буду больше приходить.
Мне пришлось пуститься в объяснения.
— Нет, вы считаете, что это ненормально, — сказала Наттана. — Вам стыдно — за себя и за меня. А я только и откладываю объяснение, чтобы Эттере было легче. Ей это известие причинит боль. Она такая же, как вы!
Я пытался протестовать, Наттана ничего не хотела слушать.
— Ладно, — сказала она наконец, — сегодня ночью я к вам не приду!
Что толку было говорить, как я хочу ее. Честно признаться, я был рад, что выпала возможность побыть одному, но мне несносна была мысль, что Наттана отвоевала себе право не приходить ко мне.
Атт ловко, быстро управлялся с раствором. В последнее время он стал все больше походить на этакого грубоватого деревенского шутника. Эк наблюдал за тем, как ложатся каменные блоки, — занятие ответственное, целиком поглощавшее его внимание. Моя работа состояла в том, чтобы по сигналу поднимать, опускать или удерживать ворот на нужной высоте. Я был без куртки: работа, достаточно нелегкая, согревала, да и передышки были слишком короткие, чтобы замерзнуть. Итак, в любовники Наттане достался разнорабочий — именно разнорабочим я себя постоянно ощущал. Руки мои, привыкшие иметь дело с камнем и веревкой, загрубели, покрылись мозолями. Некогда тонкий стилист Джон Ланг превратился совсем в другого человека; ум мой тоже притупился, и чувства утратили остроту.
