Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды
— Именно затем я и пришел к вам, Алексей Николаевич. Но, извините, еще один вопрос, скажите, жену Байды зовут Василиса? Фамилия девичья у нее была Коржевская…
— Видите ли, мы с Юрием Прокоповичем прошлые годы работали в разных отделах, поэтому детали его частной жизни мне просто неизвестны. То есть я хочу сказать, что не знаю, как зовут его супругу. Но он женат, это точно, и у него семья… Да чего нам гадать! Я сейчас приглашу его сюда.
Итак, мне крупно повезло. Четверть века прошло с тех пор, как я впервые услышал от Афанасьева о его друге детства, человеке сложной, тяжелой судьбы — Юрии Байде, а вот увидеть его ни разу так и не пришлось. И вот сейчас это произойдет. Разумеется, я не тешил себя надеждой увидеть живого Байду таким, каким он укоренился в моем воображении, но тот, кого я увидел, ни в какое, как говорится, сравнение не шел. Короче, не имел ни малейшего внешнего сходства с образом, созданным моей фантазией, образом, который складывался из рассказов Афанасьева, Вассы, из оценок его боевой деятельности.
Вошедший был среднего роста, чуть сутуловатый, косая сажень в плечах, лицо круглое, а не скуластое, каким я его представлял, на глазах — очки. И если б не проницательные глаза — серые, умные, таящие в себе нечто многозначительное, — вряд ли это лицо со словно приклеенной улыбкой тонкогубого рта можно было назвать привлекательным. Неспешной походкой проследовал он через кабинет к вставшему навстречу Полынову, поздоровался, бросил короткий взгляд в мою сторону, кивнул с достоинством, но без интереса.
— Знакомьтесь, Юрий Прокопович, товарищ журналист хочет взять у вас интервью.
Байда протянул руку, назвал себя. Рука мягкая, пожатие сильное, а голос… Тут я опять попал впросак: вместо рокочущего баска, каким представлялся мне голос Юрася, нечто невнятное, с хрипотцой. Здесь уж не скажешь, что внешность обманчива. «Какой пар в котле, таков и гудок…» — подумал я с непонятным и ничем не оправдываемым чувством неудовлетворения. Мы сели друг против друга, и я настроился слушать, надеясь, что он сейчас станет выдавать взахлеб потрясающие эпизоды из своей партизанской жизни и жизни послевоенной. Но Байда молчал. Это меня не смутило. По сути, так и должно быть. Почему он, собственно, должен сразу все о себе рассказывать постороннему? Далеко не всякий человек ни с того ни с сего будет выкладывать свою подноготную. Его надо прежде заинтриговать, вызвать на разговор, возбудить в нем воспоминания, радость или злость, а важнее всего — задеть в нем чувствительную струнку.
У меня было чем «расшевелить» его, и я с ходу сказал:
— Мой экипаж ЛИ-2 осенью сорок второго года вывез вашу жену Василису Карповну из блокированного партизанского района на Рязанский аэродром. Вы знаете об этом?
— Что?! — привстал Байда, и его лицо мгновенно покрылось испариной.
— Неужели она вам не сказала?
— Кто? Васса? Да я… да я ее с тех пор не, видел! Где она? — воскликнул он изменившимся голосом.
Я пожал плечами:
— У меня сведений никаких нет о Вассе Карповне. Также и об отце ее и о его отряде.
— Боже мой! — сжал виски Байда. — Один я выжил… Все погибли, все, все! — Он истерически застучал кулаками по столу и, припав головой к столешнице, затих, вздрагивая.
Больно и жалко было смотреть на его переживания. Мы с Полыновым сочувственно молчали. Но вот Байда выпрямился, потряс головой, как бы освобождаясь от тяжести нахлынувших воспоминаний. Скорбно сказал:
— Я искал их по всему свету, но… страшное было время. Никто не откликнулся, и я подумал: Васса умерла от родов, как умерла от этого ее мать Ксения Гавриловна, как умерла ее бабушка Варвара. Васса мне рассказывала об их трагической судьбе. Словно какой-то рок преследовал их род…
Мы угрюмо молчали. Байда посмотрел на Полынова, на меня и тихо, извиняющимся голосом проговорил:
— Я женился вторично, через много лет, когда немножко зарубцевались раны. Душевные раны. Сами понимаете, жизнь есть жизнь… Я… мне тяжко говорить, тяжко все это тревожить.. Васса мученица, принявшая смерть на пороге своей жизни, ее светлая память… Эх, беда, беда!.. — опустил он голову и сел.
Его лицо страдальчески искривилось. Я уж не рад был, что затеял с ним такой неприятный разговор. Чтобы отвлечь его от скорбных дум о Вассе, о далеких тяжелых событиях, я сказал, что у меня есть к нему ряд других вопросов, и попросил уделить мне еще несколько минут, но не здесь, в кабинете секретаря парткома, где то и дело звонили телефоны и отвлекали внимание.
Мы распрощались с Полыновым, вышли из кабинета. В вестибюле присели у столика и продолжили разговор, из которого я понял, что Байда очерков моих о партизанах не читал, и все же я его спросил, читал ли он их.
Он снял очки, протер стекла, ответил стеснительно:
— К сожалению, не попались как-то, но теперь я постараюсь прочитать, достану… А какой, извините, вы использовали материал? Насколько мне известно, из отряда Коржевского в живых никого не осталось. Впрочем, вы же тогда в отряде бывали периодически… А, как говорят, в литературе допускается известная доля вымысла, импровизации, так сказать, на заданную тему. Однако я как ученый стою за стопроцентную правду, и только правду! Как в науке, так и в жизни.
«А как же иначе? Твой жизненный путь и есть борьба за стопроцентную, за большую правду», — подумал я и пояснил:
— Для меня также в первую очередь важны истинные события, достоверные факты: Кроме того, что я знал от непосредственных участников событий, использовал еще и ряд документов: донесений, служебных писем, кое-что добыл из материалов гестапо и полиции, захваченных нашими. Рылся и в газетах ОУН — они сохранились в партизанских архивах.
— И нашли что-то стоящее? — с любопытством спросил Байда.
— Даже о вас кое-что…
— Обо мне?
— О диверсионных акциях, когда вы ходили в рейд на запад, да и другое…
Байда громко вздохнул.
— Только врагам своим можно пожелать то, что пришлось испытать мне…
— Я, Юрий Прокопович, искал в архивах объявление фашистских властей, в котором они сулили за вашу голову десять тысяч марок. Объявление-плакат с вашей фотографией…
— Нашли? — настороженно спросил Байда.
— К сожалению, не нашел.
Байда иронически покачал головой:
— Я в свое время сдуру один экземплярчик принес в отряд, а потом локти себе кусал. На меня целое дело завели, будто я был завербован германской разведкой. Фашистские службы, дескать, специально выпустили такой плакат для отвода глаз. Ведь из всех, ходивших в зимний рейд, уцелел я один. Н-да… Но волоске, можно сказать, висел тогда… А плакат что? Времени-то ой-ой-ой сколько прошло… Вряд ли я сейчас хоть сколько-нибудь похож на того молодца, что красовался в объявлении…
