Тридцать один. Часть I. Ученик - Роман Смеклоф
– Нет! – закричал я.
Оливье наотмашь ударил меня по лицу.
– Заткнись! Насквозь тебя вижу! – заорал он в ответ.
– Что вы себе позволяете? – встрял Евлампий.
Хранитель вкуса скривился.
– Предупреждал! Но вы двое… – он сплюнул за парапет.
Я всё понял и сжался от страха. Убьёт меня!
– Вы не можете так поступить! – вмешался архивариус.
– Тебе кто разрешил вякать? – завопил Оливье. – Ты кто? Кусок мяса? Нет. Даже не мяса! Магопшик, возомнивший себя живым!
Мровкуб резко вскочил. Его бледное лицо побелело. Глаза расширились.
– Хозяева узнали про гомункула! Я должен вас покинуть! – закричал он.
– Прощай! – пробормотал я.
Он испугался. Честно говоря, я на его смелость и не рассчитывал.
– Вали, бумажный червяк! – крикнул Оливье.
Что-то дрогнуло в лице Мровкуба. Он перевёл взгляд с меня на хранителя вкуса.
– Придётся уничтожить это тело, иначе вас выследят! – закричал архивариус, перекрывая шум толпы.
Он взглянул на меня.
– Уничтожай! – нетерпеливо крикнул Оливье.
Я закусил губу, сдерживая дрожь.
– Сражайся, – попросил Евлампий.
Меня передёрнуло. Никогда не слышал у голема такого голоса. Вымученного, страдальческого. Ещё секунда, и из каменных глаз брызнут самые настоящие слезы.
– Пожалуйста, – простонал он.
Я изжевал губу. Надо решиться. Нельзя позволить Оливье лишить меня единственного, что ещё осталось. Выбора!
Я кивнул. Когда архивариус исчезнет, и хранитель вкуса произнесёт заветное слово, я прыгну с парапета. Пусть эта тварь переселяется в моё мёртвое тело. Посмотрим, как ему понравится.
Решившись, я поднял глаза на стоящего надо мной гомункула.
– Ты спас меня! – прокричал Мровкуб. – А я спасу тебя.
Он ловко перепрыгнул мои ноги и впился в Оливье. Пытаясь сбросить архивариуса, хранитель вкуса вскочил с сиденья. Кружась и пошатываясь, как пьяные танцоры, они вывалились в проход между трибунами.
– Ещё встретимся! – попрощался архивариус.
Следом за словами изо рта вырвалось пламя. Огонь жадно перекинулся на тело. Поджег ноги с руками. Победоносно заревел, будто в отместку за проигрыш чёрно-желтой команды и набросился на дядю. От жара задымился и вспыхнул зелёный камзол Оливье. Хранитель вкуса взвыл, отчаянно колотя ругами и ногами, но гомункул не чувствовал боли. Вцепившись в дядю, Мровкуб зажал ему рот. Щеки архивариуса вспухли, и он задул, как ураган, сильнее разжигая огонь.
Пламя ревело, как сумасшедшее. Языки огня уже прожорливо лизали блестящие сапоги.
– Спасибо, – прошептал я, сглатывая слезы.
Трибуны рыдали и вопили. Птицы носились над прозрачным шаром, уворачиваясь от огненных обручей. Заклинатики выстроились на второй забег. Но я смотрел только на живой факел под ногами. Они ещё катались по полу, но уже не трепыхались. Пламя спало, но дымило по-прежнему. У Оливье обгорели усы, а кожа на лице вздулась белёсыми пузырями. Гомункула уже нельзя было отличить от обожженной головешки. Его ослабевшая рука сползла с изуродованного лица хранителя вкуса, и я поймал торжествующий взгляд. Вместо единственного глаза таращилось красное пятно. Без радужки, без склеры, без зрачка.
Бледные губы Оливье вздрогнули и сложились в протяжное «НОК».
Вскрикнув, я подскочил.
– Борись! – завопил Евлампий.
Шум арены пропал, трибуны потемнели. Между ними проскочило зелёное свечение. За сцепившимися в огненных объятиях фигурами, проступил каменный гриб. Он пульсировал, сияя ожившим изумрудом.
Я бросился вперёд в безумной попытке дотянуться до них.
– Гад! Я жить хочу! – дико заорал я.
Меня пронзила жгучая боль. Внутри лопалось и горело. Хотелось рвать на себе одежду, кожу, чтобы добраться до источника мук и вырвать его. Я так голосил, что прозрачный шар арены, должен был разлететься на куски. Каждая новая секунда несла ещё более нестерпимые страдания. Скрючившись, я вцепился в парапет, под пальцами крошился камень. Сердце грохотало так, что должно было взорваться, разбросав меня кусками по трибунам. А в ушах звучал мой собственный голос:
– Клянусь хранить знания и умения, переданные учителем. Обогащать их! Беру в свидетели своего учителя и присутствующих духов, клянусь не раскрывать полученных знаний. Ставлю свою жизнь, свой дух и всё, чем являюсь, на службу искусству вкуса! Соединяю свою жизнь и дух с духом учителя! Мы станем неразделимы! Его жизнь – моя жизнь. Его дух – мой дух! На веки вечные! Нас разделяет одно слово. Когда учитель позовет «Волчонка», я навсегда уйду в междумирье, а он станет мною.
С каждым словом, обезумевший, горячий, как тысяча огненных шаров, как самое сильное заклятье гильдии Огневиков пламя сваривало мою шею. Я проваливался в темноту и падал, падал, пролетая сквозь стенки миров…
Открыв глаза, я удивленно кашлянул сквозь искусанные губы. Ещё жив и корчусь в своём собственном теле. Шея горит и шипит от боли. Саднит распухший лоб. Приподнявшись на локте, я огляделся.
Валяюсь под парапетом у дядиного сидения. Голова упирается в стенку балкона. Тронув лоб, я заскулил, потирая окровавленную ладонь.
– Ты ударился, когда падал, – подсказал Евлампий
– Где? Кто? Почему? – еле выговорил я.
В проходе у лестницы ещё дымились два обгоревших тела.
– Всё перепуталось, – неуверенно проговорил голем. – Вышло не так, как…
– А как? – потребовал я.
Евлампий замялся, но всё же мотнул подбородком.
– Слева, – подсказал он.
Я повернул голову. На моём левом плече, прицепленный к чёрной цепи сидел сморщенный карлик. Такой же уродливый как кощей, только с толстым брюхом.
– Что уставился, крысёныш! – злобно запищал он.
Я зажмурился. Не может быть! Этого не может быть!
– Главное, что мы победили! – воодушевленно лопотал голем, успокоительно похлопывая меня по шее. – Имущество Оливье теперь наше! У тебя есть символ свободы!
– И что? – чуть не плача, простонал я.
– Мы выиграли! Мы освободим оборотней и спасём тридцать миров, и никакой бессмертный дух нам больше не помешает! – закричал Евлампий.
Заключение
Она перескочила через камень и бодро зашагала по тонкой тропке, поднимающейся на холм. Заходить через главные ворота не хотелось. Слишком много посторонних глаз. Магистрат, наверняка, разослал миньонов повсюду, и они не успокоятся, пока не вернут ключ.
– Только это вряд ли, – пообещала Оксана.
Защитница чувствовала, как сжимается кольцо, но через резиденцию Ордена самая короткая дорога. По-другому пробраться в схрон чистилища не удастся. Схватят раньше, чем она пересечет зал ожидания.
У старой, замшелой стены Оксана с трудом проглотила вставший в горле ком. Слишком много воспоминаний хранила обитель защитников. Трогательных, нежных, чистых. Дядя Антуан заменил родителей, вырастил, обогрел, открыл глаза на алчность волшебников. Они высосали источник магии до суха и тянули тридцать миров в бездонную пропасть. Этому пора положить конец!
Пройдясь вдоль каменной стены, защитница нащупала неприметный выступ и, просунув пальцы, прошептала:
– Пусти глупую странницу, старый привратник.
Глыбы заволновались рябью. Руку мягко пожало и выплюнуло наружу. Камни выдвинулись
