Луи Анри Буссенар - Охотники за каучуком
— Да, отец, но не забывайте, какие это деньги; ведь, это — целый миллион! Каким образом достать такую сумму, особенно в такой стране, где денежные обороты так затруднительны?!
— У меня здесь сейчас имеется пятьдесят килограммов золота в слитках, которое я только что собирался отослать в банк. Наш прииск, без сомнения, даст нам в течение месяца шестнадцать или семнадцать килограммов, нужных, чтобы пополнить необходимую сумму в двести тысяч франков для уплаты первого взноса!
— Да, но затем?
— А затем у нас будет три месяца кредита, а три месяца — такой срок, в который такие люди, как мы, могут выпутаться из любого положения, как бы трудно оно ни было!
— Но подумайте только, как бесконечно долго будут длиться три месяца плена!
— Конечно, но я и не намереваюсь выжидать этого срока. Я крепко надеюсь, что нам удастся вырвать оттуда твоих бедных детей в тот самый день, когда ты отвезешь этому негодяю твой первый взнос!
— И без опасности, без риска для них?
— Как ты можешь спрашивать у меня об этом? Что ты на это скажешь, Анри?
— Мне кажется, что я угадал твой план, отец, и если ты мне разрешишь, то выскажу тебе свою мысль.
— Я и прошу тебя именно об этом!
— Делайте что знаете! — воскликнул Шарль. — Я до того расстроен и измучен, что не в состоянии даже ничего придумать. Приказывайте, а я буду слепо вам повиноваться.
— Так вот, — сказал Анри, — Шарль, снабженный нужным количеством золота, доставит его на условленное место свидания, в назначенный срок. Взамен этого выкупа он потребует одного из своих детей и увидит, держит ли этот негодяй свое слово, в чем я, однако, сомневаюсь. Мне скорее кажется, что он склонен доить нас до бесконечности!
— Боже мой! — воскликнул Шарль. — А я об этом и не подумал! ..
— Итак, я продолжаю. Я сегодня же отправлюсь подыскивать среди негров бони человек тридцать самых отважных и смелых парней, самых крупных и здоровых, каких только смогу найти!
Ты этих людей знаешь и знаешь: на них можно положиться. Мы их вооружим скорострельными ружьями, раздадим каждому из них по двести патронов, подучим их здесь владеть и управляться с этим оружием, насколько нам позволит время, словом, сделаем из них настоящий маленький военный отряд.
Когда они будут прилично обучены, когда будут безупречно знать все построения и команду, усвоят важнейшие приемы осадной войны и будут уметь слушаться одного моего слова, одного жеста, то мы выступим с ними в поход. В то время, как ты, Шарль, отправишься на Тартаругал по Арагуари и Апурема, я со своими людьми расположусь в лесу поблизости от Озерной деревни.
— Да, но каким образом сделаешь ты это?
— То самое судно, на котором отправишься ты, довезет и высадит нас в каком-нибудь глухом месте на берег, а уж дальше я берусь отыскать эту проклятую деревню!
— Ну, а если кто-нибудь тебя увидит? Тебя или кого-нибудь из твоих людей и сообщит об этом вождю?
— Будь спокоен, это уж наше дело — суметь скрыться так, чтобы никто нас не увидел и не заметил. Разве я сам не полудикарь, выросший среди негров и натренированный лучшими из индейцев? Кроме того, нас примут за беглых рабов, ищущих места для основания мукамбо, то есть убежища для беглецов из Бразилии. Мы ознакомимся с обычаями и привычками населения деревни, за которым будем следить и наблюдать тайно и непрестанно. В то время как ты будешь вести переговоры с этим Диего, мы неожиданно захватим его трущобу. Жители деревни, не имея во главе своего вождя, плохо организованные, захваченные врасплох неожиданным нападением, не смогут противостоять нам с нашим усовершенствованным оружием.
— Ах, дорогой мой Анри, твой план превосходен, и я уверен, что он должен удасться!
— Ты такого же мнения, отец? — спросил Анри.
— Да, таково было и мое намерение, а потому я во всех отношениях согласен с тобой, кроме только одного пункта, именно: во главе этой экспедиции, в которой мы рискуем более, чем нашей жизнью, стану я сам. Тридцати человек, как ты говоришь, будет вполне достаточно, но мне думается, что для того, чтобы использовать их как можно лучше и избежать ошибок, нужно дать им побольше командиров, то есть разделить их на небольшие группы, каждая под начальством кого-нибудь из нас! Вот почему я желаю принять участие в этой экспедиции сам вместе с Гондэ и Николаем, которых они знают и которым доверяют. Эдмонд и Эжен останутся здесь охранять наших домашних. Ну, а теперь воспрянь духом, мой дорогой мальчик, и будем надеяться на все лучшее!
ГЛАВА XI
Парижанин, тулузец и марселец. — Краткая, но необходимая биография Пьера Леблана, прозванного Маркизом. — Приключения артистов. — Раймон и Фриц. — То, что Диего подразумевает под «Французским кварталом». — Прием каторжников. — Как говорят на «Соленом Лужке». — Энергичное возвращение. — Ужасная обязанность. — Трупы Геркулеса и бразильца. — Надо с судьбой примиряться. — Неожиданная находка сказочного богатства. — Выкуп.
В числе трех новых личностей, судьбою которых Диего, со свойственной ему дерзостью, счел себя вправе распорядиться по своему усмотрению, есть одно лицо, заслуживающее особого внимания.
Это — самый младший из трех артистов, носящий имя Пьера Леблана, которого его товарищи наградили дружеским прозвищем «Маркиз».
Почему именно Маркиз, этого никто не знал, ни даже тот, кто носил этот титул.
Место его рождения было так же фантастично, как и его прозвище, по крайней мере Маркиз уверял, что он — парижский тулузец, ставший марсельцем.
Тулузцем он, действительно, вправе был себя считать потому, что его родители, честные актеры, оба родом из главного города Верхней Гаронны, вступили в этом самом городе в законный брак, от которого и произошел их достойный отпрыск, Пьер Леблан. Парижанином он также мог себя считать, так как ему суждено было родиться за кулисами театра де Беллвилль в Париже, и акт о его рождении был занесен в церковные книги XX участка города Парижа. Но почему же еще и марселец? А потому, что, покинув в самом раннем детстве вместе со своими родителями Париж, он переселился в страну типичного акцента и своеобразного говора, столь близкого и родного всем марсельцам, и здесь прожил все свое детство и всю свою раннюю молодость. С этим акцентом он сроднился, как природный марселец, да и по духу тоже стал настоящим марсельцем. Таким образом гасконец, моко и парижанин в одно и то же время, впитавший в себя особенности уроженцев этих мест, молодой Леблан был, действительно, далеко не банальной, не заурядной личностью.
Дитя сцены, актер в душе, появлявшийся на подмостках с самого раннего детства, он актерствовал беспрерывно и неутомимо, до того дня, когда вместе с маленькими усиками у него вырос и свежий, светлый голос, а тогда он смело выступил в амплуа тенора. Но это честолюбие погубило его. Так как голос его был недостаточно силен, чтобы с ним можно было выступать на больших или хотя бы даже на посредственных сценах, то маркиз был принужден стать просто виртуозом разных кафе-концертов.
