Сергей Алексеев - Утоли моя печали
– Типичный гаврюха, – сразу же определил тот, что был в маленьких модных очечках. – На зоне ходил в мужиках, откинулся, судя по бороде, полгода назад.
– Да, не повезло тебе, парень, – пропел, а потом резко склонился к Бурцеву второй, с крашеными волосами. – Из какой губернии в столицу пожаловал? Из Тверской? Вологодской? Или из Урюпинска?
С каждым вопросом он делал несильные, но ощутимые толчки то в плечо, то в грудь – это был чисто милицейский прием: держать постоянный физический контакт с допрашиваемым, психологическое давление.
– Мужики, – прошепелявил Сергей. – Снимите наручники.
– Жора, это что за диалект? – спросил крашеный очкарика. – Вятский, что ли?
– Московский.
Бурцев глянул исподлобья, опасаясь, что вновь накатит волна ненависти.
Не накатила. Даже когда крашеный дыхнул в лицо запахам жевательной резинки, рассмеялся с жалостью и тычки стали почти дружеские.
– Слушай, ты, лох… Да ты хоть знаешь, в чью квартиру вы с приятелем въехали? Ты представляешь, кто там живет?
– Я живу, – как мог сказал Бурцев и обнаружил, что одного переднего зуба нет, а два рядом качаются.
– Что? – теперь развеселился очкарик. – Не понял? Кто живет?
– Бурцев Сергей Александрович, – сказал он, жалея выбитый зуб – ну как теперь на люди показаться?
Они мгновенно переглянулись, поняли друг друга. Крашеный резко схватил за бороду, сжал пальцы.
– Сука… Да ты не гаврюха, если по наводке работал. А чей тогда? Из какой братвы?
– Из спецпрокуратуры, – едва выговорил, а скорее высвистел Бурцев.
Они еще раз переглянулись. Но не оттого, что поверили и испугались, напротив, возвели его в более высокий воровской ранг. Шутка сказать, знали, чья квартира, и пошли.
– На хрен, в камеру его, – сказал умненький очкарик и поднял трубку прямого телефона.
– Это не правильно, – заметил Бурцев. – Снимите наручники и оставьте здесь. Иначе потом не прощу, мужики.
– Что ты не простишь? – Крашеный, похоже, разобрал только одно слово, но выпустил бороду.
– Гестапо…
– Тебя, мразь, на дыбу повесить мало! – зарычал крашеный, и тычки его тяжелого кулака покрепчали. – Губу раскатал – демократия!.. И не пугай! Я на твою братву вот такой положил! С прибором!
Секунду назад он выглядел как вполне нормальный человек – живое, подвижное, ироничное лицо, блестящий задорно глаз; тут же, словно по собственной команде, он стал грозным и страшным. И не играл эти чувства! Потому что излучал их густым, холодящим потоком.
Бурцев вспомнил способ, как избегать резких приступов влюбленности и страха, представил, как этот крашеный сидит утром на унитазе и пыжится, наливаясь краснотой, выкатывая и так выпуклые глаза.
Стало смешно.
– Молодец, – похвалил он. – Злой… Значит, воровские взятки не берешь.
– Что? Взятки? Ты что, предлагаешь взятку?
– А возьмешь?
– Сдаем в камеру хранения! – окончательно решил очкарик, что-то почувствовав.
– Ребята, не прощу! – еще раз предупредил Бурцев. – Снимайте наручники. Буду сидеть здесь.
– Не пойму, что он бормочет? – крашеный поморщился и снял с вешалки резиновую палку, ткнул ее концом в грудь. – Чего ты хочешь?.. Ты можешь говорить нормально? Ну?!
– Не трогай его, Рома. – Очкарик наконец дозвонился, вызвал конвой и вдруг достал ключик, стал расстегивать наручники.
– Похлопочу, чтобы наградили часами, с надписью, – пообещал ему Бурцев. Только не сдавай в камеру, Жора!
– Ну ты крутой! – пропел крашеный удивленно и стал вешать палку на место.
В этот момент в коридоре загремели ботинки, и не одна пара, – Сергей ощутил ветерок долгожданной суматохи. Кто-то приоткрыл дверь, и в ту же секунду очкарик бросился к ней, оставив висеть наручники на правой руке Бурцева, высунулся и обернулся с лицом покойника, белый и страшный.
– Что? – спросил крашеный, заметно розовея. Они вышли, оставив дверь нараспашку, и Бурцев услышал отчетливый шепот крайнего отчаяния:
– Это звездец, мужики!..
Сергей отцепил клешни наручников – ключик остался в замке, – с силой ударил ими в стену и принялся разминать руки, прохаживаясь между столами.
И подумал вслух:
– Ну теперь, суки, я вам устрою!
А за дверью снова сказали про «звездец» и как-то неслышно удалились, поскольку через минуту, когда Бурцев выглянул, в полуосвещенном казенном коридоре тишина стояла необыкновенная, словно на оставленном командой корабле.
Можно было идти на все четыре стороны, однако он вернулся в кабинет и сел на стол. Эти двое бежали из кабинета, оставив ключи, торчащие из сейфового замка – читай оперативные материалы, бери что хочешь. Не вставая с места, он дотянулся, откинул дверцу, небрежно переворошил бумаги и пластиковые папки и подумал: «Неплохо бы сейчас все это вынести и спалить». Однако замкнул сейф и спрятал ключи в карман.
– Вам и так звездец! – опять подумал он вслух, ощущая прилив какой-то веселой злобы и жажды глумления. – Ничего не прощу…
Нижняя челюсть враз потяжелела, и кровь застучала не в ушах, а в кистях рук, сжатых в кулаки.
На сей раз в коридоре послышались шелестящие шаги и в дверном проеме очутился невысокий моложавый полковник. Нет, не испуганный, а скорее отчаянный и в высшей степени решительный: с таким лицом, пожалуй, идут закрывать амбразуру…
– Садитесь, – Бурцев указал на стул, где сам недавно сидел.
Полковник сел – руки на коленях, прямая спина, голова прямо, будто фотографироваться собрался. Эдакий последний в жизни снимок, на могилу героя.
– Вышло недоразумение… преступное… – неуклюже выдавил он. – Готов понести…
Бурцев ткнул его в плечо и отдернул руку, словно от ожога.
Еще мгновение, и он бы превратился в примитивного мента, в руки которого попался беззащитный воришка, гаврюха из какого-нибудь Урюпинска: злобно-веселая кровь пульсировала в кулаках, а глаза уже отыскивали резиновую палку на вешалке…
В этом кабинете витал в воздухе иной эфир, противоположный тому, что был в камере и впитывался в сознание, но одинаковый по природе. Только что пережитое унижение требовало такой же мести. Ихним салом по мусалам…
Полковник ждал именно такой реакции и был готов к унижению, хотя внутренне страдал и противился. Для него сейчас жесткий и унизительный «междусобойчик», без свидетелей и огласки, был понятнее, спасительнее, чем любые официальные действия, которые грозили ему если не сроком, то полным крушением карьеры.
– Претензий к вам нет, – заявил Бурцев. – Я должен поблагодарить… Хотя ваши работники действовали… с нарушениями закона.
Половину слов полковник не понял из-за невнятной речи и потому решил, что это обыкновенная язвительная издевка. Сидел и смотрел в одну точку.
