Андрей Курков - Львовская гастроль Джимми Хендрикса
Умываясь, растирая мокрыми ладонями лицо, не желавшее оживать и оттого ощущавшееся как приклеенная маска, Алик думал и думал об этом бомже-моряке. Думал потому, что казалось ему: он забыл что-то важное. Но важное не вспоминалось.
Только сидя за столиком, подперев спиной синюю тумбу, стоящую под умывальником, удерживая на языке горький, не подслащенный кофе, глядя через оконное стекло на огород и стоящую одиноко деревянную туалетную будку, вспомнил Алик другое недавнее не добровольное водкопитие — в Винниках, дома у Винничука. Не появись тогда на столе после вина водка, он бы раньше вспомнил рассказ приятеля-писателя. Но, возможно, не будь тогда за столом водки после вина, не стал бы Алик на трезвую голову слушать этот рассказ, сотканный, как ему тогда показалось, из лоскутков бреда и обычного нездорового писательского воображения. Винничук говорил, что ночью ходил искать сбежавшего из романа героя… Точнее, он сам этого героя — моряка — вычеркнул, выбросил из романа, а потом почему-то забеспокоился, думая, что тот каким-то образом материализовался в городе и представляет для кого-то опасность… Для кого — для автора? Это уж точно материал для психиатра… Но ночной бородатый и лохматый бомж чем-то очень напоминал этого вычеркнутого из книги персонажа. Может, надо позвонить Винничуку?!
Мысли Алика словно обгоняли его возможность их переваривать. Шум в голове не затихал, хотя в комнатке стало теплее и уютнее, сквозняк теперь отсутствовал, пахло кофе.
«Нет, — после паузы определился в своих размышлениях Алик. — Надо звонить капитану Рябцеву. Надо ему рассказать об этом моряке!..»
И он оглянулся в поисках своей джинсовой куртки, в кармане которой должен был лежать мобильник. Куртка нашлась на полу у дивана. Алик достал телефон и замер, снова осматривая пол комнаты. Его добротные старые ботинки-говнодавы лежали раздельно: один валялся в углу справа от холодильника, второй стоял под стулом возле печки. Джинсы примостились на этом же стуле, только широкий кожаный ремень с большой пряжкой почему-то свесился и почти доставал пряжкой до пола. Чего-то не хватало. Алик поднялся, снова прошел к двери, осмотрелся. Не хватало его любимой широкополой шляпы, защищавшей от дождя, ветра и даже от непонятных, падавших с неба агрессивных чаек. Он заглянул под кресло, под диван, отдернул занавеску, закрывавшую нишу с холодильником и стоящим на нем телевизором. Проверил все углы, которых тут было мало. Но шляпы так и не нашел.
Попытался вспомнить, была ли на нем шляпа, когда он шел домой. Когда бежал, кажется, шляпа была. Но память зафиксировала его путь домой только до улицы Детько, то есть до того момента, когда он, устав от бега, остановился. Дальше он наверняка просто шел. Но эту часть дороги вспомнить не мог.
Настроение ухудшилось. Надо было себя пожалеть или отвлечь.
И он набрал номер Рябцева. Рассказал ему о моряке, о том, что возле него пахло морем и над его головой кричали чайки. И еще о том, что когда моряка явно затошнило, то наружу из его рта вырвалось еще больше моря, потому что воздух стал еще солонее и йодистее.
— Ты уверен, что это всё было с тобой? — переспросил Рябцев.
— Да, — твердо произнес Алик. — Я ему еще сказал: «У вас внутри слишком много моря!» А потом меня чуть с ног не сбило и сердце заболело. И я убежал.
— А где это было?
— Проспект Черновола, где-то в начале. Я бы узнал!
— Ну, отдыхай, — деловито проговорил бывший капитан КГБ. — Я за тобой заеду через часик и отправимся, поищем, где живут львовские моряки!
Алик еще хотел было рассказать Рябцеву про Винничука и его «сбежавшего персонажа», но что-то остановило его. Вероятно, серьезность Рябцева, который и так слишком внимательно слушал его не совсем внятную ночную историю.
Глава 46
Под моросящим львовским дождем Алик и Рябцев приехали в центр. «Piaggio» оставили за оперным театром, а сами — Рябцев под зонтиком, а Алик в плащ-накидке с капюшоном — отправились на проспект Черновола.
Шагали медленно. Алик то и дело останавливался и осматривался по сторонам. Он, в принципе, знал тут каждый угол, ведь именно этим маршрутом сотни или даже тысячи раз ходил пешком на работу и с работы. Но знать каждый угол и помнить каждый угол — это разные вещи. Алик легко узнавал магазинчики, кафе, киоски на своем пути, но попроси его кто-нибудь указать на карте города, в каком доме какое кафе, он был не смог. На слишком знакомой дороге исчезает нужда в ориентирах. Дома сливаются в улицу, улица — в дорогу.
— А что там рядом было? — поинтересовался Рябцев, остановившись.
— Рядом?! — переспросил Алик Олисевич. — Рядом, через дорогу, что-то было… Больница… Точно, Центр Святой Параскевы!
— О! Молодец, — задумчиво произнес бывший капитан. — Тогда пошли к этой святой Параскеве! Посмотрим!
Минут через пять они остановились перед странно развернутым к улице трехэтажным домом. Между домом и проспектом слева стояли детские качели, за ними — детский деревянный домик. Справа, за зелено-желтым деревянным заборчиком вокруг столика, сработанного из небольшой квадратной столешницы, прибитой к двум пенькам, расположились маленькие пеньки-табуретки. У ближнего пенька лежала пустая бутылка из-под водки.
Алик уверенным шагом направился туда. Рябцев поспешил за ним. Остановились у мокрых пеньков.
— Здесь, — твердо произнес Алик, наклонился, поднял с земли водочную бутылку, понюхал.
Лицо его изменилось. Он поднес бутылку горлышком к уху, послушал, передал Рябцеву.
Рябцев тоже понюхал, поднес к уху и застыл. Лицо его выразило изумление.
— Море шумит, — сказал он и оглянулся по сторонам, словно в поиске этого моря. — Тут мы его днем не найдем. Разве что проверить подвалы этого дома… Нет, лучше сюда ночью прийти. Чтобы сейчас время не тратить.
— Ночью? — без энтузиазма в голосе переспросил Алик.
— Когда нормальные люди ходят по городу, бомжи прячутся в подвалах. Когда люди возвращаются домой, бомжи выходят в город. Это же понятно, — проговорил Рябцев. — А никто, кроме бомжей, нам про этого море-мана не расскажет. Я так думаю… Кстати, ты по телефону сказал, что тебе плохо стало, когда около него сидел?
— Не сразу, пока был пьяным, как и он, было плохо, но в другом смысле… То есть было почти хорошо. А потом, когда стал трезветь, то замутило.
— Сильно?
— Да, сильно. Я же сначала совершенно пьяным был! Поэтому, наверное, и не мутило. И он тоже пьяный был. А потом и сердце заболело.
Рябцев тяжело вздохнул. Задумался. Присел на мокрый пенек и предложил Алику сесть рядом. Алик подтянул накидку, чтобы не намочить джинсы. Присел. Задрал голову вверх, и тут же мелкие капли дождя освежили его лицо своими холодными уколами.
