Александр Дюма - Анж Питу
– Скажите же, каково ваше мнение? – нетерпеливо потребовала королева.
– Государыня, – произнес граф, оставляя по приказу королевы свою почтительную сдержанность, – если сто тысяч человек, предоставленных самим себе, буйных и плохо вооруженных, а именно таковы парижане, сойдутся с вашими пятьюдесятью тысячами солдат на поле боя, они будут разгромлены в полчаса.
– Вот видите! – сказала королева. – Значит, я права, – Постойте. Дело обстоит совсем иначе. Во-первых, мятежников в Париже не сотня тысяч, а целых пять сотен.
– Пять сотен тысяч?
– Именно. В ваших расчетах вы не приняли во внимание женщин и детей. О королева Франции! о гордая и отважная женщина! Парижские простолюдинки ни в чем не уступят мужчинам; быть может, настанет день, когда они заставят вас признать за ними силу поистине дьявольскую.
– Что вы хотите сказать, граф?
– Государыня, знаете ли вы, какую роль играют женщины в гражданских войнах?! Нет? В таком случае я расскажу вам об этом, и вы убедитесь, что при определенных обстоятельствах одна женщина стоит двух солдат.
– Вы с ума сошли, граф! Де Шарни грустно улыбнулся.
– Видели ли вы парижанок во время штурма Бастилии, когда под огнем, под пулями они призывали мужчин взяться за оружие, грозили кулаками вашим закованным в броню швейцарцам, выкрикивали проклятья над убитыми, поднимая и зовя в бой живых? Видели ли вы, как они варят смолу, катят пушки, одаривают храбрых воинов патронами, а робких – патронами с поцелуем в придачу? Знаете ли вы, что по подъемному мосту, ведущему в Бастилию, прошло столько же женщин, сколько мужчин? Знаете ли вы, что, пока мы с вами ведем беседу, они орудуют кирками, разрушая стены Бастилии? О, государыня, примите в расчет парижских женщин, примите в расчет их, а заодно и детей, которые отливают пули, точат сабли, бросают булыжники с седьмого этажа; примите их в расчет, ибо пуля, отлитая ребенком, убьет вашего лучшего генерала, сабля, наточенная им, подкосит ваших лучших лошадей, а камень, брошенный им с высоты, разобьет головы вашим драгунам и гвардейцам. Примите в расчет и стариков, сударыня, ибо если они уже не в силах поднять шпагу, они в силах послужить щитом своим сыновьям. В штурме Бастилии, государыня, участвовали и старики; знаете ли вы, что делали эти старики, которых вы не принимаете в расчет? Они становились впереди юношей и те целились во врага из-за их спин, так что пули ваших швейцарцев впивались в тела бессильных стариков, служивших крепостной стеной мужчинам в расцвете лет. Примите стариков в расчет, ибо это они вот уже три сотни лет передают из рода в род рассказы о насилии, которому подвергались их матери, о полях, потравленных во время барской охоты, о бедствиях их сословия, страждущего под пятой феодалов, и, наслушавшись этих рассказов, сыновья хватают топоры, дубины, ружья, все, что есть под рукой, и отправляются убивать, заряженные стариковскими проклятиями, как пушка заряжена порохом и ядрами. В этот час в Париже все – мужчины, женщины, старики, дети – славят свободу, избавление от гнета. Примите в расчет всех, кто кричит, государыня, а их в Париже восемьсот тысяч душ.
– Триста спартанцев, господин де Шарни, победили армию Ксеркса, не так ли?
– Да, но сегодня на месте трехсот спартанцев – восемьсот тысяч парижан, а на месте армии Ксеркса – ваши пятьдесят тысяч солдат.
Побагровев от гнева и стыда, королева воздела кулаки к небу.
– О, пусть я лишусь трона, пусть ваши пятьсот тысяч парижан растерзают меня в клочья, лишь бы мне не слышать подобных речей от человека из рода де Шарни, моего слуги!
– Если этот человек говорит вам подобные вещи, государыня, значит, он видит в этом свой долг, ибо в жилах этого де Шарни нет ни капли крови, которая не была бы достойна его предков и не принадлежала бы вам.
– В таком случае пусть он идет вместе со мной на Париж и вместе со мной погибнет.
– Погибнет с позором, – подхватил граф, – не оказав сопротивления. Мы даже не сможем начать сражение, мы растворимся в ночи, как филистимляне или амаликитяне. Идти на Париж! Да знаете ли вы, что в тот час, когда мы войдем в Париж, дома обрушатся на нас, словно волны Красного моря на фараона; имя ваше будет проклято французами, а дети зарезаны, как волчата.
– Как же мне погибнуть, граф? – надменно спросила королева. – Научите, молю вас.
– Как гибнут жертвы, государыня, – почтительно отвечал де Шарни, – как гибнут королевы, улыбаясь и прощая тем, кто отнимает у них жизнь. Ах, если бы у вас было пять сотен тысяч таких слуг, как я! Тогда я сказал бы вам: «Уедем нынче же ночью, и завтра вы воцаритесь в Тюильри, завтра вы возвратите себе трон!»
– О! – вскричала королева. – Неужели вы, моя последняя надежда, отчаялись в победе?
– Да, государыня, я отчаялся, ибо вся Франция поддерживает Париж, ибо ваша армия, даже если она победит в Париже, не сумеет совладать с Лионом, Руаном, Лиллем, Страсбургом, Нантом и сотней других ощетинившихся городов. Будем мужественны, государыня, спрячем шпагу в ножны!
– А я-то старалась собрать вокруг себя самых отважных воинов, а я-то пыталась вдохнуть мужество в их сердца! – воскликнула королева.
– Если вы не согласны со мной, государыня, прикажите – и этой же ночью мы двинемся на Париж. Вам стоит сказать одно-единственное слово.
В голосе графа звучало такое самоотвержение, что королева испугалась сильнее, чем если бы он проявил строптивость; в отчаянии, не в силах совладать с собственным надменным нравом, она бросилась на софу.
Наконец, подняв голову, она спросила:
– Граф, вам угодно, чтобы я ничего не предпринимала?
– Я имею честь дать вашему величеству именно такой совет.
– Я послушаюсь вас. Возвращайтесь на свой пост.
– Увы, государыня, вы гневаетесь на меня? – спросил граф, глядя на королеву печальными глазами, в которых светилась неизъяснимая любовь.
– Нет. Дайте руку.
Граф с поклоном протянул королеве руку.
– А я забыла вас побранить, – сказала Мария-Антуанетта, пытаясь улыбнуться.
– За что, государыня?
– Как же: ваш брат служит мне, а я ничего об этом не знала.
– Я вас не понимаю.
– Нынче вечером молодой офицер гусарского полка Бершени…
– Это мой брат Жорж!
– Отчего же вы никогда ни словом не обмолвились об этом юноше? Отчего он имеет такой низкий чин?
– Оттого, что он еще совсем юн и неопытен, оттого, что он не заслужил права командовать, оттого, наконец, что если вашему величеству было угодно снизойти до меня, носящего имя де Шарни, и почтить меня своей дружбой, это отнюдь не означает, что мои родственники должны делать карьеру в ущерб множеству отважных молодых людей, куда более достойных, нежели мои братья.
