Джон Kappe - Достопочтенный школяр
– Он ничего не рассказывал. Никаких подробностей. Я вам говорила. Папа спросил, и он просто ответил: «Мертв», как будто Нельсон собака. Вот вам и братская любовь. Папе было так неловко, что он даже не знал, куда глаза девать. Отец был потрясен, это был удар в самое сердце – и тут же Дрейк, с безразличным видом, как будто его это совсем не трогает: «У меня нет брата. Нельсон мертв». А папа ведь еще продолжал молиться за Нельсона – правда, папа?
На этот раз старик ответил. В сумерках его голос звучал гораздо громче.
– Я всегда молился за Нельсона, я и сейчас по-прежнему молюсь за него, – сказал он просто. – Когда он был жив, я молился о том, чтобы так или иначе он выполнил свое Божественное предназначение в мире. Я верил, что он способен свершить великие дела. Дрейк – тот нигде не пропадет. Он крепкий парень Его так просто из седла не выбьешь. Но свет у дверей Миссии Жизни Господней горел бы не напрасно, если бы Нельсон Ко сумел помочь в создании справедливого общества в Китае. Пусть Нельсон называл бы его коммунизмом. Неважно, как называть. Но в течение трех долгих лет мы с твоей матерью отдавали ему нашу христианскую любовь, и я не потерплю, чтобы кто-нибудь – ты, Дорис, или кто-то еще – говорил, что свет Божественной любви может погаснуть навсегда. Его не могут погасить ни политическая борьба, ни меч. – Он глубоко вздохнул. – А теперь, когда он мертв, я молюсь о его душе, точно так же, как я молюсь о душе твоей матери, – закончил он, и почему-то казалось, что его последние слова прозвучали не столь убежденно. – И если это наивные глупости – пусть так.
Конни уже совсем поднялась уходить. Она знала, что важно вовремя остановиться; она хорошо чувствовала обстановку, и ее пугал ди Салис, который шел напролом, не зная удержу. Но тот взял след и, учуя его, остановиться не мог.
– Значит, он умер не своей смертью, да? Вы сказали: политическая борьба и меч. Какая политическая борьба? Это Дрейк вам так сказал? Ведь по-настоящему убивали относительно редко, вы же знаете, Я уверен, вы что-то скрываете от нас!
Ди Салис тоже поднялся, но встал не напротив мистера Хибберта, а рядом с ним и теперь отрывисто бросал вопросы вниз, на седую голову старика, как будто участвуя в имитационной игре «допрос» в Саррате.
– Вы были так безмерно любезны… – рассыпалась тем временем в благодарностях перед Дорис Конни. – Мы узнали все, что нам было нужно, и даже больше. Я уверена, что вопрос о возведении в рыцарское звание завершится благополучно, – сказала она со значением, явно адресуя эти слова в первую очередь ди Салису. – А теперь нам надо идти, и еще раз огромное спасибо вам обоим.
Но на этот раз ее намерение осталось невыполненным из-за самого старика.
– А еще через год он потерял и второго своего Нельсона – Господи, помоги ему и утешь, – своего малыша, – пробормотал он. – Увы, Дрейку предстоит одинокая старость. Это было его последнее письмо – да, Дорис? «Помолитесь за моего малыша Нельсона, мистер Хибберт» – так он написал. И мы молились за него. Он хотел, чтобы я прилетел в Гонконг и совершил погребальный обряд. Но я не мог этого сделать – сам не знаю почему. По правде сказать, я никогда не любил очень пышные похороны.
Тут ди Салис буквально набросился на старика, словно хищная птица на жертву, при этом его лицо выражало неподдельное ликование – на него было страшно смотреть. Он наклонился прямо над Хиббертом, в возбуждении схватил край шали, в которую тот кутался, и зажал его в кулаке.
– Ага! Вот-вот!А он когда-нибудь просил вас молиться за Нельсона-старшего? Отвечайте мне.
– Нет, – просто ответил старик. – Нет, не просил.
– А почему нет? Если, конечно, он на самом деле не был жив! В Китае есть много способов умереть, вы ведь согласитесь со мной? И не все из них означают физическую смерть! Может быть, точнее было бы употребить другое слово – опозорен?
Его пронзительный голос, как злой дух, носился по комнате, освещенной газом.
– Пусть они уйдут, Дорис, – спокойно сказал старик, глядя на море. – Посмотри, как там шофер, дорогая. Не замерз ли. Зря мы не отнесли ему чаю, но теперь уж все равно.
Они прощались в прихожей. Старик остался сидеть в кресле, и Дорис закрыла дверь в комнату. Иногда шестое чувство Конни срабатывало с пугающей точностью.
– Имя Лиза вам что-нибудь говорит, мисс Хибберт? – спросила она, застегивая пряжку на своем необъятных размеров пальто из искусственной кожи. – У нас есть сведения, что в жизни мистера Ко есть некая Лиза.
Лицо Дорис, на котором не было никакой косметики, сердито нахмурилось.
– Так звали маму, – сказала она. – Она была немкой, лютеранского вероисповедания. Так этот подлец украл и это?
Когда они оказались в машине, сидевший за рулем Тоби Эстерхейзи помчал их, вместе с их потрясающими новостями, домой, к Джорджу. По пути они поругались из-за того, что ди Салис так несдержанно вел себя. Особенно был шокирован Тоби, а Конни всерьез опасалась, что старик может написать Ко. Но вскоре осознание важности того, что они узнали, возобладало над опасениями, и к вратам своего тайного города они прибыли уже с чувством триумфаторов, одержавших важную победу.
Когда они благополучно оказались в стенах Цирка, наступил звездный час ди Салиса. Вызвав к себе «семейство» экспертов по желтой опасности, он разослал их с заданиями по добыче самой разной информации – и машина закрутилась; под предлогами, придуманными для сокрытия истинных целей, они разъехались по всему Лондону, а некоторые отправились и в Кембридж. В душе ди Салис был замкнутым и нелюдимым человеком. Никто не знал его – кроме, может быть, Конни, и если Конни не любила его, тогда его не любил никто. В общении с людьми он всегда выступал чужеродным элементом, и частенько казался несуразным. Но никто и никогда не сомневался в его умении сконцентрировать волю, когда идет серьезная охота, и настигнуть добычу.
Ди Салис подробнейшим образом изучил архивные материалы Шанхайского университета связи, по-китайски – Чао Танг, который после второй мировой войны славился преданностью студентов коммунистическим идеалам и воинственной готовностью защищать их, и сосредоточил свои усилия на факультете судостроения, на котором в программу обучения входили и вопросы управления отраслью, и судостроение как таковое. Он составил списки членов партии факультета до и после сорок девятого года и внимательно изучил те немногие сведения о выпускниках, которым поручили руководить подразделениями крупных предприятий, – для занятия такого поста требовалось обладать техническими знаниями. В особенности он уделил внимание верфи Киянгнан – огромному предприятию, где не раз проводились «чистки» гоминьдановских элементов. Составив списки, насчитывающие несколько тысяч имен, он завел досье на всех продолживших образование в Ленинградском университете, а потом снова вернувшихся на ту же верфь с повышением. Учеба на судостроительном факультете в Ленинграде продолжалась три года. По подсчетам ди Салиса, Нельсон должен был заниматься там с пятьдесят третьего по пятьдесят шестой, а потом его должны были направить в отдел морского судостроения Шанхайского муниципалитета, что прямо означало возвращение на верфь Княнгнан. Исходя из того, что у Нельсона могло быть китайское имя, по-прежнему неизвестно, и к тому же он мог взять себе новую фамилию – что было вполне вероятно, ди Салис предупредил всех помощников, что биография Нельсона, возможно, делится на две части – и каждой соответствует отдельное имя. Они должны были смотреть в оба, чтобы не проглядеть признаков двух половинок одной жизни.
Всеми правдами и неправдами ди Салис заполучил списки зачисленных на соответствующие факультеты в Шанхайском и Ленинградском университетах и списки выпускников и сопоставил их. Эксперты, занимающиеся Китаем, – это особое братство, которому нет аналогов, и общность их интересов важнее правил протокола и сильнее национальных различий. У ди Салиса были связи не только в Кембридже и во всех архивах мира в отделах Востока, но и в Риме, Токио и Мюнхене. Он разослал письма повсюду, замаскировав свою настоящую цель среди множества других вопросов. Даже Кузены, как выяснилось впоследствии, не вполне сознавая, что делают, открыли для него некоторые свои материалы. Он прибег и к еще более хитрым способам получения информации. Он отправил «копателей» к баптистам, чтобы они порылись в архивных записях регистрации учеников миссионерских школ, в расчете на ничтожно малый шанс, что китайские имена Нельсона все-таки были записаны и остались в архиве. Он навел справки обо всех известных ему случаях смерти руководителей среднего уровня в судостроительной промышленности.
Но это было только одно направление его работы. Другое было связано с началом, как называла ее Конни, Великой Богопротивной Культурной Революции, в середине шестидесятых, и касалось имен шанхайских деятелей, которые из-за своих преступных прорусских взглядов были официально изгнаны со своих постов, ошельмованы или отправлены в «Школу 7 мая» для того, чтобы вновь осознать возвышающее человека достоинство крестьянского труда. Ди Салис также проверил списки посланных в лагеря трудового перевоспитания, но это не принесло успеха. Он искал в обличительных листовках хун-вэйбинов упоминания о порочном влиянии баптистского воспитания на того или иного деятеля, впавшего в немилость, он играл в сложные игры с именем Ко. Где-то в подсознании жила мысль, что, возможно, изменив имя, Нельсон мог выбрать другой иероглиф, однако сохранив внутреннюю связь с первоначальным. Поэтому ди Салис искал иероглиф, который читался бы либо точно так же, либо очень похоже. Но когда он попытался рассказать все это Конни, она очень быстро устала от длинных объяснений и не захотела выслушать до конца.
