Валерий Нечипоренко - Ловчий
Абдунасим тут же выполнил ее маленький каприз, хотя мне казалось, что вагончик лучше поставить у самой воды. Впрочем, лишние десять метров погоды не делают.
— А теперь надо навестить хозяина, — напомнил Павел. — Но прежде я должен показать вам две местные достопримечательности. Пойдемте со мной.
Обогнув заросли тутовника, мы оказались на открытом месте, лишенном всякой растительности.
— Перед вами — Великий Овечий Путь! — несколько напыщенно воскликнул змеелов.
Однообразие отвесной стены было нарушено. Из нее словно бы вынули огромный клин, сужавшийся кверху. По этой выемке змеилась («змеилась» — сущее наваждение!) серпантинная дорога, вряд ли доступная нашему «уазику».
— По этой тропе водят отары на верхние пастбища, — объяснил Павел. — Такая же устроена в противоположной стене…
Обернувшись, мы убедились в правоте его слов.
— Обе эти тропы созданы трудом многих поколений. Точно так же, поколение за поколением, жители натаскивали в кишлак плодородную землю и постепенно превратили каменистую низинку в райский уголок. Чего тут только не растет! Для кого-то это глухомань, захолустье, но те, кто родился здесь, жизни не пожалеют за свой дом. Пойдемте дальше.
Он провел нас почти до подножия стены, несколько правее «великого овечьего пути».
Мы увидели небольшое круглое озерцо (правильнее сказать — лужу) диаметром метра три, обнесенное каменной загородкой по грудь высотой.
— Удивительная загадка природы! — продолжал наш гид. — Под нами расположена огромная полость, сообщающаяся, видимо, с подземными водами. В засушливые годы, когда река полностью пересыхает, этот природный резервуар поит и людей, и посевы. Вода в нем всегда держится на одном уровне. И в то же время существует какое-то мощное глубинное течение, потому что любой предмет, случайно попавший сюда, уходит вниз и никогда не всплывает. Видите, на поверхности нет ни травинки, ни листика. Случалось, здесь исчезали овцы и домашняя птица. Были и человеческие жертвы, в основном непослушные мальчишки, решившие освежиться в жаркий день. Потому и поставили ограждение. — Павел строго посмотрел на нас: — Не думайте, что я шучу. Смотрите! — Он достал из коробки спичку и бросил ее в казавшееся тихим, даже сонным, озерцо.
Некоторое время спичка спокойно лежала на поверхности, затем начала медленное движение по широкому кругу. Скорость вращения быстро росла, спичка как бы закручивала за собой невидимую спираль и, достигнув центра, вдруг встала вертикально. Еще секунда — и она исчезла в глубине. Легкие волны улеглись, поверхность снова была неподвижной.
Даже невозмутимый Абдунасим выглядел потрясенным.
— Чудеса…
— Его называют колодцем Иблиса, то есть дьявола. Все! — подытожил Павел. — Поехали к Джамалу.
Мы направились к карагачам.
Ирина дернула меня за рукав и прошептала:
— Милый, возьми с собой Абдунасима.
— А ты?
— Я умираю от желания поскорее смыть с себя эту проклятую пыль. Да и обедом пора заняться.
— Хм! Павел!
Змеелов обернулся.
— Не опасно оставлять женщину одну? Говорят, тут очень горячие джигиты.
— Не волнуйтесь. Ведь женщина приехала не одна, а вместе с вами. Об этом уже знает весь кишлак.
— Вы полагаете? А я-то считал, что наш приезд пока остается незамеченным, поскольку на улицах мы никого не встретили.
— Неважно. Узун-кулак работает надежнее телеграфа.
— Ладно. Под вашу гарантию…
Мы с Абдунасимом открыли вагончик, натаскали в котел воды из речки, затем я проверил, как работают системы. Никаких нареканий.
Оставив Ирину заниматься хозяйством, мы втроем забрались в «уазик» и поехали искать одноглазого Джамала.
Над кишлаком гремела восточная музыка. Запредельные децибелы достигались, видимо, не только мощным усилителем, но и акустическими свойствами ущелья.
Через несколько минут асфальт вывел нас на довольно просторную площадь, обсаженную по периметру тенистыми чинарами. Здесь собралась масса аборигенов, в основном мужчин. Разбившись на группы, они что-то горячо обсуждали. То и дело в равных концах раздавались взрывы гомерического хохота, почти заглушавшие громоподобные ритмы бубна и ная.
На одну из сторон площади выходил богатый двор, обнесенный не дувалом, а почти трехметровой прочной стеной. Вделанные в нее ворота походили на крепостные, над ними высилась балахана — этакая затейливая башенка с узкими окнами. Ворота были распахнуты настежь, открывая вид на пышный цветник, за которым поднимался более чем просторный дом.
Под балаханой на лавочках сидели древние старцы в длинных белых рубахах, перехваченных на поясе цветным кушаком.
Неподалеку от ворот, но так, чтобы это не мешало проходу, была сложена высоченная куча хвороста. Еще дальше стоял старенький автобус, что привез на свадьбу городских артистов.
Мне вдруг вспомнился дервиш. Сколько еще часов ему добираться до кишлака?
— Пойду узнаю, здесь ли сухорукий. — Змеелов выбрался наружу и двинулся к дому.
Люди, мим которых он проходил, почтительно здоровались, прижимая руку к груди.
— Давай пока перекурим на свежем воздухе, — предложил я Абдунасиму.
Едва за мной захлопнулась дверца, как по толпе будто пробежали электрические искры. Назойливого любопытства никто не проявлял, но почти телепатически я воспринимал, о чем они сейчас думают: это тот самый русский, что подбросил Пашу-ака и помог артистам? С какими мыслями он приехал? Чего хочет?
Тем временем змеелов достиг ворот и, остановившись перед аксакалами, вступил в церемонную беседу.
— Хорошая музыка, — сказал я Абдунасиму. — Способствует аппетиту.
Он сощурился:
— Однажды Ходжу Насреддина пригласил на свадебный той известный музыкант. Перед тем как подать угощение, хозяин решил оказать гостю особое уважение и поинтересовался: на каком инструменте сыграть для него? На дутаре, комузе, рубабе, нае или ситаре? Проголодавшийся Ходжа ответил: самая сладкая музыка сейчас — удары шумовкой по котлу.
— Надеюсь, именно эту музыку мы услышим, когда вернемся в вагончик, — предположил я.
Змеелов по-прежнему неторопливо беседовал со старцами, словно забыв о своем обещании.
Зато нас заметил водитель автобуса и, дружелюбно улыбаясь, направился в нашу сторону.
Теперь я рассмотрел его получше. Пожалуй, колобком я окрестил его напрасно. Несмотря на полноту, в нем чувствовалась физическая сила и та наивная жизнерадостность, что свойственна людям, не обремененным проблемами. Тюбетейка не скрывала, а, скорее, подчеркивала его изрядную плешь спереди, хотя ему едва ли перевалило за тридцать.
