Георгий Брянцев - Тайные тропы
Сейчас, когда в доме наступила тишина, старик настороженно вслушивался в каждый шорох, в каждый звук. Разгоряченный опасениями мозг строил самые фантастические предположения.
Вагнер встал и на цыпочках вышел в переднюю, к лестнице, ведущей в мезонин. Здесь ой остановился. Наверху было тихо. Где-то пел неугомонный сверчок.
«Спят, наверное, — подумал старик и вернулся в свою комнату. — И все это мне, наверное, только кажется, может быть, они и не русские, и самые обыкновенные люди, и никакой тут нет тайны.» Вагнер лег на кровать, улыбнулся и потянул на себя одеяло.
Но квартиранты и не думали спать. Три окна мезонина были плотно завешены ковром, одеялами, бархатной скатертью, верхней одеждой и не пропускали наружу света. За освещенным яркой лампой столом, с наушниками на голове, сидел Грязнов. Сегодня четверг — условное время, он жадно, настороженно ловит позывные «большой земли».
Ожогин внимательно следил за своим другом, за положением его руки, за выражением лица. Ему казалось, что когда связь будет установлена, он определит это по виду Андрея. Так и произошло. Грязнов вдруг весь напрягся, посмотрел на Никиту Родионовича с плохо скрытой радостью в глазах и начал отстукивать ключом.
Работа на ключе продолжалась совсем немного, на первый раз — пять-шесть минут. В телеграмме коротко сообщалось, где находятся друзья, чем занимаются. А потом Андрей перешел на прием. Он заносил на листок бумаги цифры, а Никита Родионович, высматривая из-за его спины, переписывал их, чтобы поскорее расшифровать. Очередную связь обусловили на субботу, на это же время. Оно было тем удобно, что через каких-нибудь пять-десять минут подходил сеанс с Долингером.
Пока Грязнов свертывал радиостанцию и укладывал ее в чемодан с бельем, Ожогин расшифровал первую радиограмму «большой земли».
— На, читай, — протянул он листок бумаги Андрею.
В телеграмме говорилось:
«Сообщите, как устроились, чем занимаетесь, имеете ли возможность передавать разведданные, интересующие фронт, и поддерживать регулярную двухстороннюю связь».
— Здорово, вот это здорово, — обрадованно проговорил Грязнов. — Теперь мы не одни, вы понимаете, Никита Родионович, опять вместе со всеми. — И Андрей обнял Ожогина.
— Да, хорошо, — вздохнул облегченно Никита Родионович, — хорошо услышать голос родины... Ведь никогда еще я не испытывал такой тоски, как здесь, на чужбине.
Ожогин потушил свет и распахнул настежь окно. В комнату хлынула ночная прохлада, глянула бледная голубоватая луна.
— Постоим так, помечтаем, — сказал тихо Ожогин и привлек к окну своего юного друга, — помечтаем о будущем.
Рано утром Никита Родионович через окно вылез на крышу дома и стал устанавливать антенну. Потоки солнечного света били в лицо, в глаза, нестерпимо ярко отражались на оцинкованном баке душевой комнаты, мешали работать. Ожогин повернулся спиной к солнцу, уселся около стенки мезонина и начал соединять два куска провода. Внизу под ним лежал двор, дальше соседний сад, а еще дальше начинался лес. Никита Родионович хотел уже подняться и подвесить антенну, как вдруг увидел в саду фигуру работника. Тот подошел к большой яблоне, осмотрелся вокруг, быстро сунул руку в дупло, извлек оттуда не то сверток, не то узелок небольшого размера и быстро спрятал его в карман. Потом быстро вернулся в дом.
«Вот это номер... — сказал про себя Никита Родионович и постарался запомнить яблоню. — Что же он там прятал?»
Закончив установку антенны и возвратившись домой, он посвятил в свое открытие Андрея.
— Давай понаблюдаем, — предложил Никита Родионович.
Андрей согласился.
В течение этого и следующего дня друзья поочередно с крыши дома вели наблюдение за яблоней. К ней трижды подходил Вагнер и один раз его работник. Каждый раз они извлекали что-то из дупла и уносили в дом.
Характерно, что появление хозяина или работника в саду около яблони совпадало с приходом в дом кого-либо из посторонних. Один раз пришел нищий, второй раз — мастер-водопроводчик, третий — скупщик старых вещей, четвертый — электромонтер, подвергший осмотру проводку в доме и мезонине.
— Тут определенно что-то нечисто, — рассуждал Никита Родионович.
— И единственный выход — самим залезть в дупло и убедиться воочию, что там хранится. Как вы смотрите? — спросил Андрей.
Никита Родионович не возражал.
Поздно ночью, после работы с Долингером, когда в доме все успокоилось, Андрей вышел в сад и запустил руку в дупло. Вначале он извлек объемистый сверток, перетянутый шпагатом, а затем что-то тяжелое, обвернутое в тряпку. Спрятав все в карманы, Грязнов заторопился в мезонин, где его с нетерпением ожидал Никита Родионович.
В свертке оказалось более двух сотен листовок, размером в почтовую открытку, а в тряпке — яйцевидная граната неизвестной друзьям конструкции.
В листовках говорилось о том, что на гитлеровскую Германию надвигается катастрофа, неизбежная, невиданная в истории, и что честные немцы призываются ускорить приближение катастрофы, расправиться с нацистами, уничтожить гестаповцев, эсэсовцев — подлинных врагов любого честного человека.
— Ты понимаешь, в чем дело? — спросил Ожогин, вынимая из свертка одну листовку. Грязнов кивнул головой. — Быстренько пойди и положи все на место. Возможно, что и то и другое понадобится раньше, чем мы думаем.
Андрей положил в один карман листовки, в другой гранату и тихо, стараясь не производить шума, отправился вниз.
В эту ночь друзья долго не могли заснуть.
— Что же это получается, Никита Родионович? — спросил Андрей. — Куда мы попали?
— В очень интересный дом, — ответил, улыбаясь, Ожогин. — И, кажется, в нем мы можем найти друзей. Как ты думаешь, Андрей?
— Пожалуй, так... — согласился Андрей. — Оказывается, и здесь, в Германии, есть честные люди.
— Только осторожность, осторожность и еще раз осторожность.
7
Днем поголовно все население города выгнали на земляные работы. В садах, скверах, парках — в тенистых аллеях спешно рылись длинные и короткие зигзагообразные щели и окопы. Во дворах и на площадях оборудовались крытые, с несколькими выходами бомбоубежища.
Солнце палило немилосердно, но от работ никто не освобождался. Вместе со всеми копали сухую землю недалеко от гостиницы старик Вагнер, его работник Алим, Ожогин и Грязнов. Немцы работали нехотя, как будто делали укрытия не для себя, а для кого-то другого. Провожая равнодушными взглядами пролетавшие в небе свои и чужие самолеты, они, казалось, хотели сказать: «К чему вся эта затея? При чем здесь мы? Воина сама по себе, а мы сами по себе».
На город за все годы войны не упало ни одной бомбы, и у горожан еще не было горького опыта. А тому, о чем рассказывали заполонившие город берлинцы и мюнхенцы, необязательно было верить. Мало ли что болтают люди со страху.
