Альберт Иванов - Мир приключений 1986
Работа у Гапона шла споро, и теперь он уже знал, что и в каком вагоне везут. Спрятав скобу, он лег на крышу и уставился на соседнюю платформу с катером. На палубе катера сидел матрос и тщательно протирал затвор винтовки.
— Эй, — окликнул его Гапон.
Матрос завертел головой.
— Братишка! — еще громче крикнул Мишка и сел, свесив ноги.
Матрос поднял глаза и молча рассматривал гостя. Может, он и не сразу определил, кто это, потому что своей чумазой рожей Гапон напоминал черта.
— Матрос, — уже более почтительно обратился Гапон, — можно твой корабль поглядеть?
Матрос снова склонился над винтовкой, словно ничего и не слышал. А когда Мишка уже собрался было обругать его самыми последними словами, сказал:
— Валяй. — И полез за кисетом.
Прежде всего Гапон прошелся по палубе. По ее гладким выскобленным доскам. Попытался заглянуть под брезент на носу катера, но матрос строго заметил:
— Не трогай!
Больше он не обращал на него внимания, и Мишка опустился в небольшую каюту. В иллюминаторах подпрыгивали желтые перелески, и, когда в просветах голубело небо, казалось, что не по рельсам, а по настоящему морю плывет катер. Он плавно покачивался и вздрагивал.
Середину каюты занимал стол. Под ним стоял сундучок. Мишка не выдержал и открыл. Там он обнаружил несколько буханок хлеба и еще небольшую краюшку, которую можно было слопать мгновенно. Но Мишка знал: матросский паек, — и передумал. В углу сундучка стояли две банки с тушенкой. Одна была начата. Малюсенький кусочек из нее Мишка попробовал. В каюте висел пристроенный к переборке умывальник. Обдав лицо водой и напившись, Мишка вылез на палубу и сел, скрестив ноги по–турецки. Матрос по–прежнему молчал, занятый своим делом. Мишке же, наоборот, не терпелось побеседовать.
— У меня вот есть один дружок — Валентин. Мы с ним тоже матросами хотим стать. Только он капитаном, а я юнгой.
Матрос тяжко вздохнул и, загасив окурок, стал смотреть на рябь проносящегося кустарника.
— Он очень культурный, — продолжал Гапон. — Уже в девятом учится. Его–то сразу возьмут, а уж он своего кореша не забудет!
— Там, в кубрике, возьми банку тушенки. Скоро станция. Нельзя посторонним здесь находиться.
Мишка обиделся — не так его поняли, — отвернулся и начал что–то насвистывать. Тогда матрос сам спустился в кубрик и вынес банку.
— Держи.
Мишка и не глянул.
— Не брезгуй, пацан, флотским. У меня на двоих паек–то выписан, да дружка вот… сняли в Ореховке. Жар у него. Не успел ему передать…
Сказал все это матрос просто, по–свойски. И, плюнув на самолюбие, Мишка взял нежданный подарок. Уже с крыши он крикнул матросу:
— А ты сам на ветру не торчи. А то простудишься. Кемарь себе в кубрике.
— Не положено, — отозвался матрос. — Мне теперь круглосуточно стоять придется.
Поезд сбавлял ход. Впереди была Узловая.
— Турецкий корень Самсур! Заменяет десять кусков мыла! Было на френчике пятно, потер — да сплыло! — надрывно орал рябой рыночный деляга и показывал изумленной толпе что–то отдаленно напоминающее редиску.
Мишка дернул его за рукав. Рябой испуганно обернулся.
— А, ты? — И свернул бойкую торговлю: — Все! Граждане, все. Товар кончился!
Закрыв деревянный лоток, он выбрался из водоворота толкучки и присел на скамейку у привокзального сквера.
— Ну, что? — спросил он Мишку.
— Вагон с мукой. Еще есть урюк и пшено.
— Насыпом?
— Ага. Так и текет… Можно снизу просверлить — и порядок.
— Охрана какая?
— Один в красной шапочке. Да матрос катер стережет.
— Это хуже.
— А что ему! Он за свой корабль отвечает. Хороший парень.
— На каком пути?
— В самый тупик поставили. Рябой, вы бы вагон с урюком закалечили. Мировой урюк! — Гапон достал из–за пазухи пригоршню.
Рябой попробовал.
— Дешевый он, урюк–то. Его раньше узбеки привозили.
— Зато вкусный.
— От отца есть что? — равнодушно спросил Рябой.
— Нет… пока…
— Немец, говорят, уже совсем близко. Скоро и мы вещички складывать будем. У них солдаты не пешие, а все на танках да на машинах.
— Уж и все? — засомневался Гапон.
— Как один, — подтвердил Рябой. — Кто на машинах, кто на мотоциклах или велосипедах. Техника… А отца зря ты… Раз писем нет, погиб. Сейчас наших много полегло…
Гапон ничего не ответил.
— Так что ты меня держись, — продолжал Рябой, — а то пропадешь, с голодухи загнешься.
— Я пойду, — сказал Гапон, не глядя на Рябого. — Может, сегодня на почте письмо есть… Мало ли чего… Врешь ты все!
— Иди… А со мной больше не встречайся, а то вдруг милиция засекет. Лучше ребятам сразу сообщай, где и как. А мое дело: потом на рынок втихую. Вы меня не знаете, а я вас. Дошло?.. Ну, чего молчишь?.. Неохота небось? Воруем, мол… А кому охота?! Жить–то надо. — И Рябой, видимо в который уже раз, подчеркнул: — Думаешь, составы эти с мукой своим идут? Как же! Их, так на так, немцы перехватывают или бомбой в щепки. — Он насмешливо посмотрел на Гапона. — Вот война кончится, все по–другому будет — на честность.
Глава 7
Бомбежка началась без объявления тревоги. Прокатился въедливый гул — задребезжали стекла, зазвякали в буфете тарелки. Мать была на работе, ее текстильный комбинат стал выпускать парашюты, и теперь она приходила совсем поздно. Деда тоже не было. Он устроился на минный завод, в стабилизаторный цех.
Валька не любил по вечерам бегать в убежище. Вечерами там стояла холодина, как в погребе. Убежище они сделали сами: вырыли щель, закрыли сверху бревнами и засыпали землей. Нырнешь в узкий лаз — ив землянке. В углу под лежаками Валька соорудил тайник, где хранились граната, шашка динамита, бикфордов шнур, детонаторы и большое количество винтовочных патронов. Еще здесь был спрятан немецкий парабеллум, тщательно завернутый в промасленную бумагу и тряпку. Валька нашел его на станции в разбитом немецком танке, направляемом на переплавку. Остальное пацаны тоже просто брали сами, если плохо лежало.
Вот грохнуло где–то рядом. В окно полыхнуло светом, и белые бумажные кресты на стеклах показались черными.
Вальке не терпелось выбраться наружу и, пристроившись на крыше дома у трубы, смотреть, как шарят по небу нервные лучи прожекторов, как летят в чернильные низкие тучи светящиеся пунктиры трассирующих пуль и где–то за облаками вспыхивают зарницами разрывы. Но в таких случаях Шурик всегда увязывался за ним, ныл и грозил пожаловаться матери, когда его гнали прочь.
Схватив ватное одеяло и растормошив братишку, Валька побежал в убежище.
